Балансируя на краю сознания, Григорий не сразу уловил слишком знакомые голоса, звучавшие у крыльца.

Потом послышались шаги, дверь распахнулась, Тихон в сбившемся парике вошел в комнату и торжественно объявил.

– Господин и госпожа Беловы.

Настя вздрогнула и испуганно взглянула сначала на жениха, потом на хозяйку дома. При мысли о том, что придется смотреть в глаза родителям Белова, девушку охватил страх. Мать Григория и так считала, что неугодная невеста околдовала ее сына, и девушка полагала, что обвинения вполне оправданны. Настя в который раз пожалела, что ночью поддалась соблазну.

Григорий тоже скривился, прекрасно понимая, что родители пожаловали не просто справиться о его здоровье.

– Гриша, вы же понимаете, что отказывать вашей матушке я не могу… – вежливо, но твердо произнесла Анна Михайловна.

– А я и не настаиваю, – отозвался тот.

– Проси, – почти благостно кивнула Бутурлина лакею, расправляя пышные кружева на платье.

Лакей поклонился и широко распахнул двери, впуская посетителей. Первым в комнату шагнул Петр Григорьевич. При виде сына бледного и без ставшего уже привычным мундира, Белов-старший нахмурился.

– Гришенька… – Евдокия Андреевна картинно всплеснула руками– Счастье то какое! Живой!

Она собиралась кинуться на шею Григорию, но под сердитым взглядом мужа замерла, торопливо достала кружевной платок и приложила к глазам.

– Я всю ночь на коленях простояла, о тебе Бога молила, – всхлипывая сообщила она, – Чтоб простил… на путь истинный наставил…

Петр Григорьевич тем временем обвел взглядом присутствующих, задержавшись на Насте, потом скривился при виде Левшина и запоздало холодно поклонился хозяйке дома:

– Госпожа Бутурлина, прошу прощение за столь неподобающий визит…

– Что вы, Петр Григорьевич, – отмахнулась Бутурлина, которую явно забавляло такое поведение, – Я все понимаю. Сын. Единственный.

– Именно, – голубые глаза зло сверкнули. – Правда, избалован бабами вне меры. Вон мать до чего довел!

В подтверждение слов мужа Евдокия Андреевна громко всхлипнула. Григорий нахмурился. Он знал, что мать действует так специально, чтобы еще больше разозлить отца, не терпящего женских слез и истерик.

В любое другое время Гриша возмутился бы, но сейчас он понимал, что слишком слаб, чтобы ясно мыслить и обязательно проиграет, потому промолчал, лишь глаза упрямо сверкнули.

– Гришенька, – Евдокия Андреевна ахнула, выныривая из-за своего платка. – У тебя глаза опять синие! Петр Григорьевич, глянь, счастье то какое!

Она подлетела к сыну и все-таки повисла на шее. Отец недоверчиво смотрел на наследника.

– Значит ли сие, что ты все-таки оставил богомерзкое занятие в зверя перекидываться? – поинтересовался он.

– Нет, – почти выдохнул Григорий, стараясь не морщится от боли. В порыве радости мать умудрилась задеть больное ребро и растревожить рану.

Под сочувствующим взглядом друга, Белов решительно вырвался из удушающих родительских объятий.

– Намерения мои неизменны, – коротко проинформировал он отца.

Евдокия Андреевна снова ахнула.

– Вот что Гриша, я долго терпел, но более не буду., – непререкаемым тоном произнес Белов-старший, явственно скрипнув зубами от такого своеволия сына. – Сегодня же подашь прошение об отставке и уедешь в имение!

– Нет, – Григорий тряхнул головой, пытаясь разогнать туман, то и дело застилавший глаза. – Службу я не оставлю, да и с вами никуда не поеду.

– Вот, значит как? – Петр Григорьевич помрачнел еще больше. – Против воли родительской идешь?

– Я государыне на верность не для того присягал, чтобы по прихоти родительской клятву рушить!

– Ах ты щенок! – прогремел Петр Григорьевич, делая шаг к сыну и замахиваясь.