Оторве предстояло преодолеть каких-то пятьдесят метров, чтобы добраться до угла полуразрушенного бастиона. Бомбы и ядра продолжали сыпаться градом. Но молодой человек, как всегда, надеялся на свою счастливую звезду.

И вообще — будь что будет! Нельзя сделать яичницу, не разбив яйца. И не такая уж большая жертва — отдать свою жизнь, если это ради свободы.

Вначале все шло хорошо, даже очень хорошо. Ни одной неприятной встречи, вообще нигде ни души.

При виде французских укреплений, которые проступили наконец сквозь густую пелену порохового дыма, зуав почувствовал, как сердце его гулко забилось от радости и надежды.

Вот он уже у подножия знаменитой мачты, в честь которой назван бастион. Русское знамя, изрешеченное картечью, двадцать раз сбивавшееся и двадцать раз водружаемое вновь, гордо реяло на верхушке мачты.

Оторва зашагал дальше. Еще двадцать пять метров, и он спрыгнул в ров. Проклятье! Откуда ни возьмись — команда землекопов во главе с офицером. Их послали заделать брешь. По крайней мере, шестьдесят человек несли фашины, туры, инструмент и, разумеется, оружие.

Оторва решил взять дерзостью. Спокойно, с достоинством, он остановился и козырнул приближающейся команде. Но одна злосчастная деталь привлекла внимание офицера. Солдаты русской армии были обуты в сапоги. Офицер же заметил на ногах сержанта белые гетры.

Зуав не подумал об этом, гетры высовывались из-под шинели на двадцать сантиметров.

Офицер спросил, почему он одет не по форме. Оторва, который не знал ни слова по-русски, встал, разинув рот. Он ясно понял, что пропал.

У него остался один шанс, да и то ненадежный, подсказанный отчаянием.

Жан бросил ружье и помчался к обрушенному валу, надеясь добраться до нейтральной полосы, простреливаемой с двух сторон.

Удастся ли это ему? Сумеет ли он бесстрашием и дерзостью обмануть свою злую судьбу? Увы — нет. Мужество, изобретательность, хладнокровие на этот раз его не спасут.

Один из саперов, увидев, что неизвестный удирает, бросил ему в ноги тур. Зуав споткнулся и растянулся на земле.

Двадцать пять человек навалились на него. Он встал, одним движением раскидал их, сорвал с себя шинель и предстал перед изумленными глазами солдат в овеянном славой мундире зуава.

Офицер, молодой капитан, узнал его и закричал:

— Оторва!

Зуав гордо выпрямился, принял безупречную воинскую стойку и ответил:

— Да, господин капитан! Это я… я сдаюсь… и я знаю, что меня ждет!

— О, бедный мой товарищ!.. Бегство, насилие, смерть солдат его величества!..

— Да, я все знаю! Я играл… и проиграл… я хотел быть свободным или погибнуть… Я буду расстрелян!.. Ну что ж, так тому и быть. Все лучше, чем гнить в каземате!

ГЛАВА 7

Часовые и пленники. — Трибунал. — Жестокий жребий. — К смерти! — Дружба крепнет. — Прощайте! — Письмо. — А Роза? — Последний туалет. — Расстрельная команда. — Пли! — Братья!..

Бедного Оторву тотчас увели в другой каземат. Новая тюрьма лучше, чем прежняя, защищена от бомб, лучше укреплена и исключала всякую возможность побега.

Обстановку в камере смертника составляли походная кровать, столик, традиционный кувшин с водой и три стула.

Почему стульев три? Потому что Оторва отныне будет под присмотром двух часовых, которым приказано не спускать с него глаз. И поскольку комендант не хотел зря утомлять своих людей, им разрешили сидеть. Разрешено это и Оторве, так что пленник и часовые составляли сидячее трио. Оторве хотелось бы поболтать с ними, стряхнуть с себя кошмар заключения…

Но они не понимали друг друга и только переглядывались, правда, без всякой неприязни, скорее даже с симпатией.