Как водится, вечером посидели на кухне, поели салатов, выпили морса, чокаясь чашками, посмотрели по телевизору «Карнавальную ночь» и чуть не уснули, когда тяжелые напольные часы пробили десять.

Мира всегда хранила в памяти этот звук: мерный, почти набатный бой, а внутри старинного деревянного шкафа – торпедообразные бронзовые гири и какой-то литой диск, гравированный под луну.

Девочки достали лист ватмана, нарисовали круг наподобие циферблата, в верхней его части написали буквы, а внизу – цифры. По краям справа и слева – два слова, «да» и «нет». Затем Ирка достала из серванта голубое блюдце с тюльпанами и на тыльной его стороне маминой помадой нарисовала жирную стрелку.

– И что? – спросила Мира.

– Сейчас мы вызовем духа по имени и будем задавать ему вопросы, – запросто ответила Самсонова.

– А как он будет отвечать? – удивилась Мира.

– Через блюдце. Оно начнет скользить по ватману и стрелкой указывать на буквы. Так соберутся слова.

– А с чего оно будет скользить? – изумилась Тхор.

– Ну дух под него залезет и начнет двигать. А мы сверху руки будем держать. Только чур блюдца не касаться! – строго приказала девчушка из седьмого класса.

Ирка зажгла две толстые свечи, воткнула их в граненные стаканы с насыпанной солью и расставила по углам стола слева и справа от ватмана.

– Надо немного подогреть блюдце над свечкой, чтобы духу легче было его толкать, – напомнила всезнающая семиклассница.

Мира осознавала, что подруги несут чушь, но ей нравился этот спектакль. Она была уверена, что блюдце будет двигать хитренькая Самсонова, которая даже двойки в дневнике исправляла так ловко, что никто не замечал подвоха.

Дверь в комнату закрыли, воздух стал тяжелым, восковым, от пламени свечи по потолку метались розоватые всполохи.

– Только Пушкина не зовем, – предупредила бывалая семиклассница. – Он матерщинник, все врет и носится как угорелый, руки устанут.

Мира представила поэта на портрете в учебнике литературы. Из его уст, как из шланга, лилась нецензурная брань. Похабщик скакал по странице и топтался по бородатым лицам Толстого, Чехова и Достоевского.

– А кто не матерится и не врет? – спросила Тхор.

– Кто-нибудь из умерших родственников, бабушек, дедушек, они обычно отзывчивые, – пояснила подруга. – Давай кого-нибудь из твоих позовем. Наши в прошлый раз были.

К своим двенадцати годам Мира пережила только одну смерть. Это была прабабка – Ада Яковлевна. Память зафиксировала два момента: ее живую, бойкую и голубоглазую, с крендельками седых волос и каплями янтаря в висячих сережках, и – мертвую, такую же опрятную и нарядную, с янтарными висюльками в ушах, лежащую в черном гробу на табуретках возле подъезда.

Пяти-шестилетняя малышня крутилась вокруг гроба и норовила заглянуть внутрь, приподнявшись на цыпочки. Мира тоже с интересом рассматривала пластиковое лицо бабули, по цвету похожее на маленького пупса за рубль двадцать, которого она вертела в руках.

Из пары коротких прижизненных встреч Тхор не поняла, что есть ее прабабка на самом деле, а потому исследовательский интерес во сто крат превышал чувство потери.