За окном бушевал июнь с его буйными красками, с запахами народившихся котят, оперившихся птенцов, с многоголосьем соловьиного воронья и чириканьем воробьиных трясогузок. А она, Маня, вынуждена была дышать мертвым воздухом кондиционера и лимонно-смородиновой отдушкой, которой воняли чистяще-моющие средства Мириной домработницы. Да и сама эта домработница, пшикающая на увядшую шею дешевые духи с гвоздикой и лавандой, бесила Маню не на шутку. Кошка путалась у нее под ногами, то и дело впиваясь остатками зубов и когтей в отекшие лодыжки.

– Ах ты дрянь! – визжала уборщица. – Да как тебя земля носит, тварь такую! – И хлопала ее по безухой морде мокрой половой тряпкой. – Была б моя воля, утопила бы тебя к чертям собачьим!

Но Маня понимала, что миром правит отнюдь не домработница и смерть ей уготована иная. Какая – она не знала, но порой ловила себя на мысли, что вне свободы, вне уличного залихватского лета жизнь ей совсем не мила.

Тоской по воле Маня стала одержима. Ее желтые глаза дьявольски вспыхивали, когда Мира открывала окно или балкон, и черное, уже растолстевшее тело пыталось проскользнуть в эту щелку во что бы то ни стало. Тхор ловила ее за шкирку, за живот, за остаток хвоста, втягивала в квартиру и сама хваталась за сердце.

– Вызвала мастера, через три дня поставят сетку «антикот» на окна. Тогда будешь дышать воздухом и никуда с шестнадцатого этажа не выпрыгнешь, – приговаривала Мира, подстригая Мане когти ножничками-гильотинками. – Потому что девочку мою златоглазую никуда не отпущу!

Маня любила Миру. Она прикусывала ей мягкие руки, оставляя на коже продавленный след от клыков, и хитро наблюдала за реакцией хозяйки.

– Плохо делать кусь маме, – ласково журила Мира. – Маму надо любить, урчать и целовать.

Маня тут же засовывала голову Мире под мышку и включала моторчик на максимальные обороты. На минуты обе были счастливы, но как только Тхор уходила из дома, Маня начинала готовить себя к суициду. Иного развития событий она не видела, ибо жизнь за окном проистекала без ее участия.

Квакила, нет-нет да и посещавшая Манин балкон, только поддерживала крамольную идею. Она, картавя и гнусавя через стекло, рассказывала о том, что зацвела липа, что готов распушиться тополь, что Манины женихи – тот полосатый и тот грязно-белый с черными пятнами – пережили зиму на теплотрассе и, слегка отмороженные, но вполне себе фертильные, изменяют Мане направо и налево.

Последней каплей стал визит мастера, о котором говорила хозяйка. Он прошел в квартиру в грязных вонючих носках с дыркой на большом пальце и принес с собой рамы с пресловутыми сетками. Часа полтора мужик метил ковры и паркеты своими потными носками, а потом протянул терминал, блымкнул, снял с карты Миры приличную сумму и пошел маркировать дырявыми ногами следующие квартиры.

Мира, счастливая, распахнула окна и похлопала по подоконнику, приглашая Маню запрыгнуть и оценить работу.