Греков, ценитель перьев, достал его двумя пальцами и покрутил перед собой. Ничего подобного он в своей жизни не видел. Глянцевое, неоновое, с прожилками кровеносных сосудов вместо бородок, с пульсирующей серой жидкостью внутри ствола. Оно не просто отражало луч фонаря с детской площадки и льющийся поток от прикроватного ночника, оно само источало свет, мерцающий в такт вибрации крови.

– Ты что, напала на инопланетянина? – обратился Греков к Квакиле.

Ворона с интригующим молчанием переминалась с ноги на ногу, Жюли из-за спины хозяина вскочила на перила и потребовала от птицы объяснений. Но Квакила сохраняла спокойствие и впервые в жизни не суетилась перед голубоглазой фараоншей.

Писатель покормил ворону и лег на кровать, включив вентилятор и разметавшись по простыне голым крестом. Перо лежало на столе, возле компьютерной клавиатуры, подрагивая от потоков пропеллера и серебрясь слабым светом.

Проваливаясь в дрему, Греков подумал, что это билет на невиданный аттракцион. Где главную лошадку забронировали для Сергуни задолго до его рождения.

Глава 37

Исход

Мане нравилось в Ангельском саду. Здесь не нужно было выбирать: сытость или свобода. Чувство голода исчезло как таковое. Территория без заборов и решеток казалась необъятной. Отсутствие вечной дилеммы делало обитателей сада умиротворенными. Всех, кроме людей, которые маялись в шатрах. Одни – за грехи, другие – за добро.

Звери собирались Азраилом по принципу личной приязни, и каждый чувствовал себя избранным. Правил не существовало. Можно было прятаться в кустах, можно было ходить за Ангелом по пятам.

Поначалу Маня не отставала ни на шаг. Она охотилась за исполинскими ступнями Азраила, норовя укусить за лодыжки. Дух отшвыривал ее, она отлетала на метры, но вновь остервенело кидалась на голые ноги.

– Земная привычка, – улыбался Ангел, – пройдет через столетие-другое.

Каждый раз, когда Азраил с Васей летали к судьбоносным деревьям, Маня останавливалась на границе миров и впадала в ступор. Она ждала их возвращения и всякий раз по прилете с Земли тщательно обнюхивала, пытаясь зацепиться за родные запахи: пыльной городской листвы, настоявшейся мусорки, кошачьих меток, крашеных скамеек. В Ангельском саду все пахло по-другому. Благородно, без изъяна, без вкраплений порока, тлена, блуда.

Чувство легкой ностальгии накрывало Маню, и она поднимала желтые вопросительные глаза на Васю.

– Все пройдет, – говорил ребенок. – Верь мне. Я здесь уже двадцать земных лет и шестьсот тридцать миллионов лет ангельских. Останется лишь покой и безмятежность.

Безмятежность наполняла сад, как дождевая вода – русло пересохшей реки. И в эпицентре этого блаженства царили Ангел с Васей. Они наслаждались и одновременно сами источали ласковый покой. Маня прилепилась к ним не в силу своей преданности, а из желания напитаться счастьем, которым была обделена на Земле. Наблюдала, как шли они по дороге среди полей, оставляя следы: рядом с огромной ступней Азраила вилась змейка крошечных Васиных лапочек, будто брошенных в пыль зерен гигантским сеятелем добра. Следы и вправду тут же зарастали нежной травой, покрывались звездочками мелкой белой кислицы и триадами листьев в виде зеленых сетчатых сердец. Вечерами парочка углублялась в бескрайние поля тюльпанов, и от алых атласных лепестков перья Ангела становились розовыми.