Маргарита, вынужденная преодолевать переход минимум дважды в день – до куриного домика и обратно, – примеряла судьбу каждого просящего на собственного ребенка и выходила из реки Харона, полная ужаса и головной боли.

– Это невыносимо, – жаловалась она Вадиму, – я сама лечу чокнутых беременных арт-терапией, сама ищу источник зарождения страха, помогаю его вербализовать, акцентирую внимание на его вымышленности, а справиться с собственной паникой не могу.

Вадим обнимал ее, целовал расплывшееся лицо с кляксами пигментных пятен, растопыривал пальцы на бездонном животе и улыбался.

– Это гормоны. Он родится, и все пройдет.

И только под сильными ладонями мужа она замирала, расслаблялась, закрывала глаза и проваливалась в спокойную дрему. Его руки, мощные, животворящие, сглаживали несовершенство мира и стирали с его поверхности досадные пятна боли, беспросветных мук и чужих испытаний.

Марго мысленно поднималась к Всевышнему и молила, чтобы эти руки были всегда, чтобы держали ребенка, вели его по безопасным тропинкам жизни, минуя чудовищ в подземных переходах, минуя баночки для подаяния и вынужденного Баха в подземелье, прикрывая от самокатов и чайников, падающих карнизов и зараженного кефира.

* * *

Июль был тропически раскаленным. Греков каждый год планировал поставить в квартире кондиционеры, но, переждав пару недель жары, забывал об этом до следующего лета.

Сейчас он настежь открыл окна и подпер балконную дверь обувной коробкой со старыми документами: мамиными грамотами за активный сбор макулатуры, приглашениями на конференции лингвистов, бейджиками с авторских фестивалей и, да, дневниками Маши Перловой.

Длинношерстная Жюли изнывала от жары и активно линяла. Сергей Петрович, сам потный и липкий, купал ее в тазу, вытирал своим полотенцем и расчесывал на ковре, положив на призрачный сквознячок.

После встречи с Адамом и Диной он записал все эпизоды ангельской истории на десятках отдельных листов и, сидя на полу, раскладывал их в разных последовательностях, тасуя и вглядываясь, как Мира – в колоду Таро.

Формально повествование имело начало и конец и вполне могло стать основой любопытного романа. Но по факту это была сказка, притча, и как вписать ее в человеческое бытие – Греков не имел ни единой мысли.

Жюли порой кидалась на шуршащие листы, разрывая бумагу в клочья, Сергей Петрович собирал их в кучу, комкал и бросал в корзину, испытывая меткость. Но на следующий день вновь карябал ручкой тезисы и компоновал их с упорством школьника, мечтавшего решить олимпиадную задачку.

В один из вечеров, вернувшись с курьерского рейда и выйдя на балкон, он столкнулся с Квакилой. Она прыгала бочком по перилам и хитро смотрела на него глазом-бусиной.

В клюве у нее торчало что-то светлое. Ворона вспорхнула, перепрыгнула на край ритуального горшка и положила очередное подношение. Это было перо.

Греков, ценитель перьев, достал его двумя пальцами и покрутил перед собой.