— Я, между прочим, в Москве первый раз, — сказал Игорь, — пошли в клуб. Ну, про какой Славка базарил. Хочу погулять напоследок.

Кира резануло это слово — напоследок. Он хмуро глянул на Игоря. Но Игоря никакого не было; под прозрачным навесом, с которого скатывались дождевые капли, справа от него сидел начфин. На коленях начфин держал банку с помидорами. Кир опять затряс головой. Начфин медленно расплылся, как медуза, и исчез.

— Почему напоследок? — спросил Кир. — Бросить меня хотите?

— Я сказал «напоследок»? — удивился Игорь. — Ничего я такого не говорил. Продуй уши.

— Ничего он не говорил, — сказал Никич. — Ты, Кир, совсем плохой стал. Слышишь и видишь, чего нету.

— Глюки у тебя, — сказал Игорь, — с перепою.

14

Вовсе не глюки, он не ослышался, Игорь все-таки сказал «напоследок», и они все-таки его бросили. Когда вышли из клуба — сказали, чтоб он их обождал, а сами за угол отошли. И не вернулись. Он все ждал. Остаток ночи — ждал. Теперь уже солнце всходило сквозь дымку, солнце девятого дня, а он все сидел на бордюре, тупо провожая взглядом снующие туда-сюда машины, и ждал, хотя уже знал, что не дождется, как не дождался Славку.

Там, в клубешнике в этом, ему, в общем-то, понравилось. Группу, что пела, он знал, раньше слыхал записи. Название только забыл. Хуевое какое-то название, скучное. Рожа у мужика, что пел, тоже была скучная. А пели хорошо. Душевно.

Игорю понравилось, и Никичу понравилось, Никич даже танцевал под эту песню — с пулеметом в обнимку. Да всем нравится. Морозцем таким по душе дерет. Ну, может, такому, как жирный киновед, и не понравилось бы, ему филармонию подавай. А хорошо я ему шашкой в брюхо… а, черт, не ему, другому, но брюхо-то один к одному и морда тоже. Они ушли так неожиданно — вроде все было нормально, а потом, едва концерт кончился и все стали выходить, они сказали, что им куда-то надо, и ушли. Как же, неожиданно! Игорь же сказал «напоследок», и на часы свои, которые не ходят, все поглядывал. Да нет, они вернутся, если б ушли совсем, они бы так и сказали.

Он сидел на широком и низком бордюре, отделявшем тротуар от дороги. Улица была тихая, как погост. Да и не улица, а так — переулок. Они на этом месте расстались с ним. Вывалили вместе с толпой из клуба, прошли с полквартала, остановились перекурить, и Никич сказал Игорю, что… А Игорь сказал… И они ушли.

Дома выходили в переулок слепыми торцами, без окон. Слева, в арке, виднелся кусок двора. Двор был заросший, неухоженный. Во дворе был продуктовый магазин. В конце переулка стоял табачный ларек, рядом с ним — овощной. Одной стороной переулок упирался в какую-то большую улицу, другой — в еще один переулок. За ближним углом начиналась длинная глухая стена, ограждавшая какой-то склад. За этот угол он ходил, когда нужно было отлить. Стена была вся сплошь исписана и разрисована — преимущественно голыми бабами. Некоторые рисунки выглядели очень убедительно. Все это было так не похоже на Москву — ту Москву, что он видел вчера. Будто он и не уезжал никуда из Кораблика. А может, и не уезжал?

Может, с ними случилось что? Кир нервно хохотнул. Под трамвай, блядь, попали. Или под машину. Под тот черный… «линкольн», да? Абрам Линкольн. Братки их положили? Блядь, у Никича пулемет, куда там браткам со своими тэтэшками. Письмо это чертово, я им про письмо ничего не сказал, а надо было. Если они знают про все… ну, про Иринку там, — они и адрес Морозовой, небось, знают.