|
Вечером в бараке шла обычная жизнь. Старый кавалергард Тунгусов, моргая глазами, рассказывал бесконечную историю-роман: уголовные внимательно слушали, почесываясь, и одобрительно покачивали головами. Тунгусов плел путаную, замысловатую баланду, всаживая в нее имена знакомых балерин, знаменитого Лоуренса, описания дворцов, события из жизни трех мушкетеров, плавание жюль-верновского Наутилуса. - Постой, постой, - сказал один из слушателей, - как же она перешла границу Персии, ты вчера говорил - ее легавые отравили? Тунгусов помолчал, кротко посмотрел на критика, потом бойко проговорил: - Положение Надин лишь казалось безнадежным. Усилия тибетского врача, влившего в ее полуоткрытые губы несколько капель драгоценного отвара, добытого из синих высокогорных трав, вернули ей жизнь. К утру она настолько оправилась, что могла передвигаться по комнате без посторонней помощи. Силы возвращались к ней. Объяснение удовлетворило слушателей. - Ясно... дуй дальше, - сказали они. В углу, который назывался - колхозный сектор, хохотали, слушая старого глупостника, немецкого старосту Гасюченко, нараспев говорящего похабные частушки: - Гол сыдор, макотер Дид на печки... Дальше шли такие рифмы, что слушатели изнемогали от смеха. Страдающий от грыжи московский журналист и писатель, добрый, умный и робкий человек, медленно жевал белый сухарь - он накануне получил посылку от жены. Видимо, вкус и хруст сухаря напоминали ему прошлую жизнь - в глазах его стояли слезы. Неумолимов спорил с танкистом, попавшим в лагерь за убийство из низменных побуждений. Танкист развлекал слушателей, глумился над кавалерией, а Неумолимов, бледный от ненависти, кричал ему: - Мы своими клинками, знаешь, чего делали в двадцатом году! - Знаю, кур ворованных кололи. Одна машина KB всю вашу Первую конную завернуть может. Вы гражданскую войну с отечкой не сравнивайте. Молодой вор Колька Угаров приставал к Абраше Рубину, уговаривал его сменять ботинки на рваные, с оторванными подметками тапочки. Рубин, чуя беду, нервно зевал, оглядывался на соседей, ища поддержки. - Смотри, жид, - говорил похожий на поворотливого, светлоглазого дикого кота Колька, - смотри, падло, ты мне последние нервы треплешь. Потом Угаров сказал: - Почему ты мне освобождения не подписал от работы? - Ты ведь здоров, я не имею права. - Не подпишешь? - Коля, милый, клянусь тебе, я бы с радостью, но не могу. - Не подпишешь? - Ну, пойми. Неужели ты думаешь, если б я мог... - Ладно. Все. - Постой, постой, пойми меня. - Я понял. Теперь ты поймешь. Обрусевший швед Штеддинг, о нем говорили, что он действительно шпион, отрываясь на миг от картины, которую он рисовал на куске картона, выданного ему в культурно-воспитательной части, поглядел на Кольку, на Рубина, покачал головой и снова обратился к картине. |
