|
Вавилов прихлебывал из кружки чай, старательно, медленно жевал хлеб с колбаской, его непроницаемые глаза были повернуты к светлевшему в устье трубы пятну света. Родимцев, зябко поднявши прикрытые шинелью плечи, со спокойным и ясным лицом, внимательно, в упор смотрел на музыканта. Рябоватый седой полковник, начальник артиллерии дивизии, наморщив лоб, отчего лицо его казалось недобрым, смотрел на лежащую перед ним карту, и лишь по грустным милым глазам его видно было, что карты он не видит, слушает. Бельский быстро писал донесение в штаб армии; он, казалось, был занят только делом, но писал он, склонив голову и повернув ухо в сторону скрипача. А поодаль сидели красноармейцы - связные, телефонисты, писаря, и на их изнеможенных лицах, в их глазах было выражение серьезности, какое возникает на лице крестьянина, жующего хлеб. Вдруг вспомнилась Крымову летняя ночь - большие темные глаза молодой казачки, ее жаркий шепот... Хороша все же жизнь! Когда скрипач перестал играть, стало слышно тихое журчание, - под деревянным настилом бежала вода, и Крымову показалось, что душа его - вот тот самый невидимый колодец, который стал пуст, сух, а теперь потихоньку вбирает в себя воду. Полчаса спустя скрипач брил Крымова и со смешащей обычно посетителей парикмахерских преувеличенной серьезностью спрашивал, не беспокоит ли Крымова бритва, щупал ладонью - хорошо ли выбриты крымовские скулы. В угрюмом царстве земли и железа пронзительно странно, нелепо и грустно запахло одеколоном и пудрой. Родимцев, прищурившись, оглядел попрысканного одеколоном и напудренного Крымова, удовлетворенно кивнул и сказал: - Что ж, гостя побрил на совесть. Теперь меня давай обработай. Темные большие глаза скрипача наполнились счастьем. Разглядывая голову Родимцева, он встряхнул беленькую салфеточку и произнес: - Может быть, височки все-таки подправим, товарищ гвардии генерал-майор? 13 После пожара нефтехранилищ генерал-полковник Еременко собрался к Чуйкову в Сталинград. Эта опасная поездка не имела никакого практического смысла. Однако душевная, человеческая необходимость в ней была велика, и Еременко потерял три дня, ожидая переправы. Спокойно выглядели светлые стены блиндажа в Красном Саду, приятна была тень яблонь во время утренних прогулок командующего. Далекий грохот и огонь Сталинграда сливались с шумом листвы и с жалобой камыша, и в этом соединении было что-то непередаваемо тяжелое, командующий во время утренних прогулок кряхтел и матерился. Утром Еременко сообщил Захарову о своем решении отправиться в Сталинград и велел ему принять на себя командование. Он пошутил с официанткой, расстилавшей скатерть для завтрака, разрешил заместителю начальника штаба слетать на два дня в Саратов, он внял просьбе генерала Труфанова, командовавшего одной из степных армий, и обещал ему побомбить мощный артиллерийский узел румын. |
