|
И когда Чуйков сказал: "Пожалуйте ко мне в хату", Еременко ответил: "Мне и тут хорошо, на свежем воздухе". В это время заговорила из Заволжья громкоговорительная установка. Берег был освещен пожарами и ракетами, вспышками взрывов и казался пустынным. Свет то мерк, то разгорался, секундами он вспыхивал с ослепительной белой силой. Еременко всматривался в береговой откос, изрытый ходами сообщения, блиндажами, в громоздившиеся вдоль воды груды камня, они выступали из тьмы и легко и быстро вновь уходили во тьму. Огромный голос медленно, веско пел: Пусть ярость благородная вскипает, как волна, Идет война народная, священная война... И так как людей на берегу и на откосе не было видно, и так как все кругом - и земля, и Волга, и небо - было освещено пламенем, казалось, что эту медленную песню поет сама война, поет без людей, помимо них катит пудовые слова. Еременко чувствовал неловкость за свой интерес к открывшейся ему картине: в самом деле, он словно в гости приехал к сталинградскому хозяину. Он сердился, что Чуйков, видимо, понял душевную тревогу, заставившую его переправиться через Волгу, знал, как томился командующий фронтом, гуляя под шелест сухого камыша в Красном Саду. Еременко стал спрашивать хозяина всей этой огненной беды о маневрировании резервами, о взаимодействии пехоты и артиллерии и о сосредоточении немцев в районе заводов. Он задавал вопросы, и Чуйков отвечал, как и полагается отвечать на вопросы старшего начальника. Они помолчали. Чуйкову хотелось спросить: "Величайшая в истории оборона, но как же с наступлением все-таки?" Но он не решился спрашивать, - Еременко подумает, что не хватает у защитников Сталинграда терпения, просят снять тяжесть с плеч. Вдруг Еременко спросил: - Твой отец с матерью, кажется, в Тульской области, в деревне живут? - В Тульской, товарищ командующий. - Пишет старик тебе? - Пишет, товарищ командующий. Работает еще. Они поглядели друг на друга, стекла очков Еременко розовели от огня пожара. Казалось, вот-вот начнется единственно нужный им обоим разговор о простой сути Сталинграда. Но Еременко сказал: - Ты, верно, интересуешься вопросом, который всегда командующему фронтом задают, - насчет пополнений живой силой и боеприпасами? Разговор, единственно имевший смысл в этот час, так и не состоялся. Стоявший на гребне откоса часовой поглядывал вниз, и Чуйков, следя за свистом снаряда, поднял глаза и проговорил: - Красноармеец, вероятно, думает: что за два чудака стоят там у воды? Еременко посопел, ковырнул в носу. Подошел момент, когда надо было прощаться. По неписаной морали начальник, стоящий под огнем, обычно уходит, лишь когда подчиненные начинают просить его об этом. |
