Изменить размер шрифта - +
  По  неписаной   морали
начальник, стоящий  под  огнем,  обычно  уходит,  лишь  когда  подчиненные
начинают просить его об этом. Но безразличие Еременко к опасности было так
полно и естественно, что эти правила не касались его.
   Он рассеянно и одновременно зорко повернул голову следом  за  свистящим
звуком пролетевшей мины.
   - Ну что ж, Чуйков, пора мне ехать.
   Чуйков стоял несколько мгновений на берегу, следя за уходившим катером,
- пенный след за  кормой  напоминал  ему  белый  платок,  словно  женщина,
прощаясь, махала им.
   Еременко, стоя на палубе, глядел на заволжский берег, - он волнообразно
колыхался в неясном свете, идущем  от  Сталинграда,  а  река,  по  которой
прыгал катер, застыла, как каменная плита.
   Еременко с досадой прошел от борта к борту.  Десятки  привычных  мыслей
возникли в его голове. Новые задачи стояли перед фронтом.  Главным  теперь
было накапливание бронетанковых сил,  порученная  ему  Ставкой  подготовка
удара на левом фланге. Ни слова он не сказал об этом Чуйкову.
   А Чуйков вернулся в свой блиндаж, и автоматчик,  стоявший  у  входа,  и
порученец в сенцах, и  явившийся  по  вызову  начальник  штаба  гурьевской
дивизии, - все, кто вскочили, заслышав тяжелую походку  Чуйкова,  увидели,
что командарм расстроен. Да и было отчего.
   Ведь тают, тают дивизии, ведь в  смешении  атак  и  контратак  немецкие
клинья неуклонно срезают драгоценные метры сталинградской земли. Ведь  две
свежие пехотные дивизии полного состава  прибыли  из  германского  тыла  и
сосредоточены в районе Тракторного завода, зловеще бездействуют.
   Нет, не высказал Чуйков перед командующим фронтом всех своих  опасений,
тревог, мрачных мыслей.
   Но  ни  тот,  ни   другой   не   знали,   в   чем   была   причина   их
неудовлетворенности этой встречей. Главным в их встрече  было  надделовое,
то, что оба они не сумели вслух высказать.



14

   Октябрьским утром майор Березкин проснулся, подумал о жене и дочери,  о
крупнокалиберных  пулеметах,  прислушался  к   ставшему   за   месяц   его
сталинградской жизни привычным  грохоту,  позвал  автоматчика  Глушкова  и
велел принести себе помыться.
   - Холодная, как вы приказывали, - сказал Глушков, улыбаясь и  переживая
удовольствие, которое испытывал Березкин от утреннего умывания.
   - А на Урале, где жена и дочка, уже снежок, наверное, выпал,  -  сказал
Березкин, - не пишут они мне, вот, понимаешь...
   - Напишут, товарищ майор, - сказал Глушков.
   Пока Березкин вытирался, надевал гимнастерку, Глушков рассказывал ему о
событиях, произошедших в утренние часы.
   - По пищеблоку ударил "ванюшей", кладовщика убило, во втором  батальоне
помначштаба вышел оправиться, его в плечо осколком подранило;  в  саперном
батальоне бойцы судака, глушенного бомбой, выловили, кило на пять, я ходил
смотреть, комбату, товарищу капитану Мовшовичу, в подарок снесли.  Заходил
товарищ комиссар, велел, когда проснетесь, позвонить.
   - Понятно, - сказал Березкин.
Быстрый переход