Страшно было думать о будущем – сына, их и моём. К моменту освобождения Юрику будет четыре года. Как они определят моё место в сознании сына? Уже сейчас и на ближайшие три года важно было это, и только это! Я отказалась от каких бы то ни было объяснений. Остерегалась называть вещи своими именами. Старалась поддержать «миролюбивый» тон, каким бы искусственным он ни был. И вопреки всему ещё малодушно цеплялась за мысль об остатках чего-то человеческого в отце моего сына: «Он знает, как я хотела ребёнка, помнит, в каких муках он появился на свет. Если он пожалел Веру Петровну, не сможет потом не пожалеть и меня».

Разглядывая фотографии сына, я понимала: моему мальчику хорошо, но, всматриваясь в его личико, самым натуральным образом билась и расшибала голову о стены своей дежурки: мой сын забудет меня, он в чужих руках.

* * *

По лагерю прокатилась очередная волна «усиления режима»: обыски, дальние этапы, перемещение заключённых с одной колонны на другую. ГУЛАГом был отозван начальник СЖДЛ Шемина. Его место занял полковник Ключкин.

Воспользовавшись отъездом «покровителя» – Шемины, третий отдел незамедлительно отстранил Александра Осиповича от обязанностей режиссёра ТЭКа и спровадил его этапом с ЦОЛПа на колонну Ракпас. В эту же этапную партию попала и чешка Хелла Фришер. К счастью, очередную встряску Александр Осипович пережил легче, чем можно было ожидать. На новой колонне его устроили работать в КВЧ. И, что для него было сущим благом, разрешили жить не в бараке, а в похожем на щель закутке при рабочем месте. В письмах он просил о нём не волноваться, писал, что ему там «очень даже ничего». С Хеллой и Анни Кольб он мог в своё удовольствие говорить по-немецки. Вокруг него сгруппировались интересные, творческие люди. Появились и новые друзья из молодых, среди которых выделялась Ариадна Сергеевна Эфрон – дочь Марины Цветаевой. Александр Осипович воодушевился, начал готовить для ракпасской «публики» водевили Чехова и новеллы Мериме.

Особое место в письмах отводилось новому знакомому, Борису Маевскому: «Поразительно и всячески талантлив. Могу с ним говорить решительно обо всём. Вам непременно надо узнать друг друга. Это и мой и твой человек».

Имя Бориса не однажды возникало и в разговорах с другими людьми, особенно в связи с историей, ставшей в лагере едва ли не легендой. Рассказывали, как на приём к заместителю начальника политотдела Баженову попросилась московская актриса и предложила дать для заключённых Севжелдорлага ряд бесплатных концертов. Умный Баженов не стал спрашивать, что её побуждает к этому. Разрешение на концерты дал. Отзывы были восторженные. И только после нескольких концертов актриса попросила Баженова разрешить ей свидание с сыном. Так Борис Маевский встретился со своей замечательной матерью. Они не виделись много лет, поскольку в лагерь он попал после фронта, уже из плена. Бывшие на концерте зэки пересказывали, как на маленькой лагерной площадке высокая, статная актриса читала заключённым рассказ Горького «Старуха Изергиль», а сын, скрытый серой тряпичной кулисой, стоял сбоку на сцене и плакал.

Затем в письмах Александра Осиповича стало мелькать имя Моти, или, как он её называл, «Мотылька». На воле она была переводчицей. После того как Ариадну Сергеевну Эфрон этапировали в Сибирь, Александр Осипович поручал Моте главные роли в пьесах и делился радостью общения с ней.