|
-- Конечно. Ведь я ее не знаю. Вернее, знаю только одну ее сторону -- войну, обман и нужду, и если другая сторона принесет мне много разочарований, все равно она будет не хуже той, которую я узнала и которая, я уверена, не может исчерпать всей жизни. Должна же быть еще другая, не знакомая мне жизнь, которая говорит языком книг, картин и музыки, будит во мне тревогу, манит меня... -- Она помолчала. -- Не надо больше об этом, Борис. Все, что я говорю, -- фальшь... становится фальшью, как только я произношу это вслух, мои слова -- как нож. А я ведь не хочу тебя обидеть. Но каждое мое слово звучит оскорбительно. И даже если я сама уверена, что говорю правду, в действительности все оказывается совсем не так. Разве ты не видишь, что я ничего не понимаю? Она посмотрела на него. В ее взгляде были и гаснущая любовь, и сострадание, и враждебность; ведь он стремился ее удержать, и он заставлял ее говорить о том, что она хотела забыть. -- Пусть Клерфэ уедет, и через несколько дней ты сама поймешь, как нелепо было идти за первым встречным, поманившим тебя, -- сказал Волков. -- Борис, -- с безнадежным видом сказала Лилиан, -- неужели дело всегда только в другом мужчине? Волков не ответил. дурак, -- думал он. -- Я делаю все, чтобы оттолкнуть ее! Почему я не говорю, улыбаясь, что она права? Почему не воспользуюсь старой уловкой? Кто хочет удержать -- тот теряет. Кто готов с улыбкой отпустить -- того стараются удержать. Неужели я это забыл? -- Нет, -- сказал он. -- Дело, может быть, не только в другом мужчине. Но, если это так, почему ты не спросишь меня, не хочу ли я ехать с тобой? -- Тебя? Не то, -- подумал он, -- опять не то! Зачем навязываться? -- Оставим это, -- сказал он. -- Я не хочу ничего брать с собой, Борис, -- продолжала она. -- Я тебя люблю; но не хочу ничего брать с собой. -- Хочешь все забыть? Снова не то, -- думал он с отчаянием. -- Не знаю, -- сказала Лилиан подавленно. -- Но я ничего не хочу брать с собой. Это невозможно. Не усложняй мне все! Он замер на мгновение. Он знал, что не должен отвечать, и все же ему казалось страшно важным объяснить ей, что жить им обоим недолго и что когда-нибудь, когда у нее останутся считанные дни и часы, самым дорогим для нее будет то время, которым она сейчас так пренебрегает; и тогда она придет в отчаяние от того, что бросалась временем, и будет вымаливать, быть может на коленях, ниспослать ей еще один день, еще час того, что теперь кажется ей скучным благополучием. Но он знал также и другое, что было еще ужаснее: если он попытается объяснить ей это, все, что он скажет, прозвучит сентиментально. -- Прощай, Лилиан, -- сказал он. -- Прости меня, Борис. -- В любви нечего прощать. Он улыбался. x x x У Лилиан не было времени собраться с мыслями; явилась сестра и позвала ее к Далай-Ламе. |
