Не передать словами…

Василиса явно решила пошалить, сделала пару резких разворотов, внезапно «клюнула» вниз, а затем стремительно взмыла вверх. Я не сдержался — расхохотался и закричал от восторга.

И тут бабушка обернулась, её глаза сверкали торжеством.

— Поздравляю, внучок! Только что у вас с Васенькой установилась связь.

— Да ладно⁈ — я не поверил своим ушам.

— Вот тебе и «ладно»! — княгиня улыбнулась так, будто я только что исполнил её заветную мечту. — А представь, как мне удивительно, когда моё создание самовольно открывает ещё один канал связи — да ещё и на доверии!

— Да… это дорогого стоит, — пробормотал я, ещё не до конца осознавая, что произошло.

— Ты — прирождённый химеролог. Хотя иллюзионисты, конечно, со мной поспорили бы, — хмыкнула Елизавета Ольгердовна.

Во дворец мы добрались ровно за полтора часа. Нас уже ждали. Площадь перед Кремлём была вымощена кроваво-красной брусчаткой. Васька приземлилась грациозно, мягко присела и, словно царица, милостиво разрешила нам спуститься.

Встречал нас никто иной, как Григорий Павлович Савельев.

Про себя я отметил, что даже в темноте над ним кружили мушки — живые, назойливые, словно грызущие его изнутри.

«Что с ним? Болеет, что ли?»

Необычно было видеть такую мерзость вокруг живого человека.

Савельев заметил мой пристальный взгляд, но никак не отреагировал.

— Княгиня, княжич, прошу вас. Императрица-регент вызывает.

— Это я и так поняла, Григорий Павлович. По телефонограмме. — Елизавета Ольгердовна холодно улыбнулась. — А цель вызова известна? Понятно, что мы не можем не явиться к собственному сюзерену по его вызову. Особенно если последний раз это случалось… этак, лет двадцать назад. Но всё же?

— Елизавета Ольгердовна, я не могу знать планов государыни. Она сама вам о них расскажет, — Савельев склонил голову, и мы двинулись за ним по дворцовым переходам.

Что могу сказать…

Охрана здесь была — мать честная! Едва ли не на каждом повороте, в каждой анфиладе стояло по гвардейцу.

«Кто здесь и чего так боится?» — невольно возникла у меня мысль.

Кроме того, даже в столь поздний час дворец жил полной жизнью. Было около десяти вечера, когда мы прилетели, но коридоры кишели слугами, мелькали аристократы. И это без намёка на бал или приём.

В темноте не удалось рассмотреть всё в деталях, но даже так было ясно: высокие башни, крепостные стены, купольные своды — классический русский кремль, мощный и неприступный.

«Хотя днём, наверное, выглядит ещё монументальнее…»

Но чем дальше мы шли, тем отчётливее становилось заметно европейское влияние во внутренней обстановке дворца.

Савельев провёл нас через анфиладу пышных залов, устланных бордовыми коврами с золотым шитьём, к массивным дубовым дверям приёмной императрицы. В воздухе витал терпкий аромат благовоний, смешанный с запахом ночной фиалки, проникающим сквозь бесчисленные открытые окна из сада. Едва мы остановились перед дверями, украшенными гербом империи, как из тени колонн материализовался сухопарый камергер в расшитом серебром камзоле. Он церемонно сложил руки на животе и, чуть склонив седую голову, произнёс сипловатым голосом:

— Их величества просят обождать несколько минут.

Григорий Павлович, не отводя внимательного взгляда от моей походки, вдруг заметил, крутя в пальцах серебряный перстень с фамильным гербом:

— Княгиня, я вижу, ситуация с ногой у княжича… парадоксальным образом изменилась, — его губы искривились в подобии улыбки, но холодные глаза оставались непроницаемыми.

Елизавета Ольгердовна медленно повернулась к нему, перебирая пальцами чёрные чётки на своём поясном ремне:

— Всё верно вы заметили, Григорий Павлович, — её голос звучал ровно, но в уголках глаз дрожали едва заметные морщинки напряжения.