В обычной кухне мне пришлось бы тратить своё свободное от стряпни время, лихорадочно пытаясь переделать все дела, которые всегда накапливались в доме: из духовых шкафов нужно было вымести золу, дичь надо было тщательно проверить на первые ещё чуть заметные признаки тухлости, полы надо было мести, мести и мести опять. Но здесь всё было организовано в высшей степени толково — дичь не протухала, поскольку для её правильного хранения было довольно места; имелось огромное число судомоек и кухонных мальчишек, чтобы освобождать духовки от золы и постоянно мести полы; щепки для растопки и кулинарные травы подвозили повозками, так что мне никогда не приходилось беспокоиться о том, что огонь в моей кухне погаснет или нечем будет приправлять каплунов.

Да, я могла привыкнуть работать в таком доме. Дома, где у меня иногда выдавался часок-другой тишины и покоя, чтобы поставить мой персиковый торт в духовку, я подправляла, если мне того хотелось, рецепты моего отца. И нынче после полудня я как раз этим и занялась. Когда-то я считала рецепты отца такими же священными и неизменными, как каменные скрижали с заповедями, которые Господь дал Моисею, — но теперь я начала вносить в них свои собственные изменения. Щепотку шафрана, чтобы добавить соусу цвета и теплоты; чуток соли в сладкое пирожное, чтобы вкус был ярче... да, кстати, что говорит мой отец о персиковом торте? Я перевернула несколько потёртых листков, пока не дошла до страницы 16, параграф «Выпечка», наслаждаясь своими спокойными, ничем не прерываемыми мыслями, но мне следовало бы знать, что никакому повару не удаётся урвать для себя час тишины. Даже в, кухнях, столь роскошных и снабжённых всем необходимым, как здесь.

— Ого! — раздался за моей спиной мальчишеский голос. — Я думал, что знаю всех служанок мадонны Адрианы, но ты новенькая.

— Вон, — не оборачиваясь, сказала я. Мне совершенно не хотелось, чтобы мои мысли прерывал какой-нибудь паж или слуга, который мечтает о служанках на кухне — от пара из котлов они-де расцветают рано. О девушках с наполовину расшнурованными корсажами, слизывающих с кончика пальца мёд и только и ждущих, чтобы их нагнули над столом и хорошенько натёрли оливковым маслом, как свежеощипанную утку. Святая Марфа, огради меня от распалённого мужского воображения! — Вон из моих кухонь, сейчас же, — повторила я, переворачивая страницу.

— Это не твои кухни, моя красотка, а маэстро Мартини, или как его там.

Я в гневе обернулась, однако мой гнев тут же угас, когда я увидела золотисто-рыжие волосы, прислонившееся к двери длинное худое тело, едва пробивающуюся рыжеватую щетину, дорогой камзол, небрежно расшнурованный над рейтузами, и модные башмаки из тиснёной испанской кожи. То был не паж, не слуга, а сам Хуан Борджиа, шестнадцатилетний юнец, который, тем не менее, был уже герцогом Гандии и даже имел в городе свой собственный дом, но по-прежнему проводил много времени в палаццо Монтеджордано, навещая свою младшую сестру Лукрецию и своего маленького брата Джоффре. Мне уже приходилось издали видеть Хуана Борджиа, когда он важно вышагивал со своими друзьями или ерошил волосы своей сестры или пожирал глазами мадонну Джулию — к тому же я немало о нём узнала, подслушивая разговоры служанок.

Кстати, я заметила, они все разом бросили чистить столовое серебро, стоило ему появиться, и проворно разбежались по кладовым.

— Ваша милость. — Я присела в не очень-то глубоком реверансе, но голос мой остался твёрд. — Приношу вам свои нижайшие извинения, но я кузина маэстро Марко Мартини, и он оставил эти кухни на моё попечение. Он очень щепетильно следит за тем, кто приближается к его очагам и духовым шкафам.