|
— А куда мне можно? — Пойдемте с нами… — Куда? В голосе незнакомца прибавилось настойчивости. — Пойдемте, Владимир Валентинович! Профессор не сделал шага вперед, но и руки с калитки не убрал. Старший потянул его за рукав, но профессор легко освободился. — Я вас не знаю. Голос его визави оказался неожиданно спокоен. — Знаете, но забыли… Сейчас мы это исправим. Семен Николаевич, дайте фонарь… В руке нового знакомого появилась открытка. Сквозь дождевые капли профессор разглядел фотографию Кремля. И память вернулась. Это был удар, отбросивший его в прошлое, тот удар, который все объяснял и все ставил на свои места. — Началось это почти три года назад, — начал его новый товарищ… Ретроспекция. СССР. Москва Октябрь 1927 года …Рисковать и привлекать внимание Московского ОГПУ им никакого резона не было. Хотя и документы у каждого имелись, сто раз проверенные, перепроверенные, хоть и выглядел каждый словно и впрямь был плотью от плоти рабоче-крестьянской, да и при случае выругаться мог так, как будто родился между молотом и наковальней, но никому тут не стоило объяснять, что Господь Бог бережет только береженого, а излишняя самоуверенность, сиречь гордыня, именуется не иначе чем «смертный грех» и наказывается небесной канцелярией при любом режиме — что при царе-батюшке, что при господине Керенском, что при большевиках… Поэтому и повод собраться сегодня имелся не выдуманный, а самый что ни на есть настоящий — хозяйские именины. Могли бы, как это часто было, собраться и нелегально, только зачем, когда такой повод подвернулся? Конечно, никто специально не подгадывал — просто так само собой произошло. Отрадно видеть было, что успехи новой власти на поприще искоренения старорежимных привычек не так уж и велики. Как ни боролась новая власть с пережитками прошлого, а все ж повод собраться, хорошо покушать и выпить водочки стремились использовать и совслужащие и даже некоторые передовые пролетарии. Свет яркой пятилинейной керосиновой лампы, приглушенный ярко-оранжевым шелковым абажуром, падал вниз, освещая стол, на котором, словно отражение безумного времени, смешавшего в России все, что только можно, вперемешку стояли изящные кабаретницы с солеными огурцами, фарфоровые блюда с холодцом, хрустальные пепельницы, полные махорочных окурков, и даже невесть как оказавшаяся на обеденном столе карточная колода. Все как у всех, только вот разговоры… — Ах, господа! Господа! Какая идея! — Чудо! Господи Всеблагой, настоящее чудо… Умудрил Господь! — Ну, это вы батюшка, того… — Да неужели вы не видите!? Да с помощью этого можно держать мир в кулаке! — Вы гений, господин Кравченко! Гений! — Трудно поверить, что это возможно… — Не скажите. Идеи носятся в воздухе. Вспомните Уэллса или хотя бы «Аэлиту» графа Толстого. Люди уже созрели принять от науки такой подарок, как междупланетные путешествия. А наука щедра! — Щедра-то щедра…Только вот плоды её часто горьки… Иприт, пулемет, танки, наконец… Кабы и это… — Да вы, Семен Феофилактович, никак в толстовцы записались? А помните, в Пинских болотах немчиков-то ихним же огнеметом потчевали? А? И на прогресс не жаловались! — Это все, господа, суета и томление духа… Как такую штуковину сделать? Вот в чем вопрос! Как вы себе это представляете? В сарае? На коленке? Серпом и молотом? Это только в советском синема бывает… — Обратиться к цивилизованным нациям, и они… –..а они это присвоят, не побрезгуют! Обдерут, как медведь липку! — Князь! — А что? Не так, скажете? — возмутился невидимый в темноте князь. |
