|
Потом, приняв решение, резко ударил кулаком по ладони. — Нужна связь с Москвой. Телефонов у обывателей не было, и пришлось идти на телеграф. — Москва? Товарища Карабеева, пожалуйста. Минута ожидания. Губы князя растянулись в улыбку, и он, прижав трубку плотнее, веселым голосом затараторил: — Семен Николаевич, ты? Здравствуй, дорогой! Это Суровцев. Узнал? Ну спасибо, спасибо… Радость у нас! Спешу вот поделиться. Племянник-то выздоровел! Нет. То-то и оно, что безо всяких докторов! Вот что значит натура-то! Он теперь, я думаю, в Москву наладится. Поездом? Ну конечно поездом. Он как птица в Москву рвется. Встретьте его там как договорено было? Встретите? Ну и отлично. Да домой, конечно, куда же еще? И телеграмму. Телеграмму сразу же! Чтоб мы тут не волновались… Ну все. До свидания. С революционным приветом! Князь положил трубку, и губы снова сошлись в линию. — Надеюсь, сообразил… — Так, по-моему, все ясно, — сказал батюшка. — Племянник, птица… Только вот где его искать? Князь впервые за вечер улыбнулся. — А вот это как раз не вопрос… СССР. Москва Апрель 1929 года …К тому моменту, когда профессор долетел до Москвы, в голове у него стала складываться какая-то картина. Постепенно в нем смешивались две памяти — его, профессора Московского университета Владимира Валентиновича Кравченко, и фантомной фигуры германского профессора Ульриха Федоровича Вохербрума. Чужая жизнь не помнилась как своя. Годы, прожитые в чужой шкуре, сейчас вспоминались как наизусть затверженная книга. Интересная, увлекательная, с приключениями, но с чужими приключениями. Последние минуты в чужой шкуре были особенно ясными. Полузнакомое лицо и собственный непонятный страх… Оставалось ответить на единственный вопрос: что это такое, что с ним случилось? Болезнь? Переутомление? Сумасшествие? Может быть, ответ знают те, от кого он улетел? Он подумал о том, чтоб вернуться, но что-то внутри воспротивилось этому. Мысль об этом вызывала приступ тошноты. Нет. Возвращаться нельзя. Он перебирал в памяти обрывки впечатлений, так и не решив, что там чьё. Лица, чертежи, запахи горелого железа и снова чертежи… Пару часов спустя он приземлился в подмосковном лесу и двинулся в город… Если новая столица Империи и изменилась за годы его отсутствия, то ненамного. Окраины, во всяком случае, какими были, такими и остались — те же деревянные жалкие домишки с палисадниками. От вида этих неказистых построек на душе потеплело. Не разбогатели, значит, пролетарии за счет награбленного. Получается, как ни экспроприируй экспроприаторов, а чтобы жизнь к лучшему переломить, самим все-таки работать нужно… Осторожно просеянные воспоминания дали ему адрес дома в Москве. В прошлой жизни он занимал много места, и профессор отправился туда. Память не подвела, и дом свой он нашел быстро. Темнота скрывала улицу и ветхий забор. Перед ним он остановился, не зная, верно ли поступает, но другого места, где он мог бы укрыться, профессор не знал. Его окно не горело, но это ничего не значило. За три года Москва не изменилась, а вот список жильцов мог и поменяться… Идти? Не идти? Раздумья его оборвал голос из темноты: — Владимир Валентинович! Он обернулся. Из тьмы появились три фигуры. Одна впереди, двое — чуть позади. Явно не гопники. Вряд ли те стали б именовать его по имени-отчеству. Даже залитые дождем, они смотрелись как-то интеллигентно, что ли… У переднего на носу поблескивали очки. — Кто вы? — Мы друзья… Профессор промолчал, протянул руку к калитке. — Вам туда нельзя, — сказал первый, уловив движение. — А куда мне можно? — Пойдемте с нами… — Куда? В голосе незнакомца прибавилось настойчивости. |
