Но «постоянных» ли? Кавычки, которые в мыслях Гельмут постоянно ставил вокруг этого слова, имели на то вескую причину. Он знал, но все‑таки не мог четко припомнить ее. Это снова сказывалось проклятая психообработка, добавлявшая еще одно из тысяч незначительных несоответствий, способствовавших возрастанию нервного напряжения.

Гельмут наблюдал за Диллоном с определенной долей сочувствия, смешанной с мягкой завистью. Неудачное имя, данное при рождении Чэрити Диллону, выдавало в нем сына‑наследника, единственного мальчика в семье Правоверных, одной из тех, что существовали еще до нынешнего их возвеличения. Он являлся одним из сотен экспертов, привлеченных правительством к планированию Моста. Как и Гельмут, он «болел» за Мост – но по другим причинам. Среди строителей широко распространилось мнение, что Диллону, единственному среди них, не была проведена психообработка. Но возможности проверить это не существовало никакой.

Гельмут подошел назад к иллюминатору, мягко опустив свою руку на плечо Диллона. Вместе они уставились на струящиеся краски – соломенно желтые, кирпично красные, розовые, оранжевые, коричневые, даже голубые и зеленые, которые Юпитер отбрасывал на поверхности сглаженной поверхности своего ближайшего спутника. На Юпитере‑5 даже тени имели цвета.

Диллон не шевельнулся. Наконец он сказал:

– Ты доволен, Боб?

– Доволен? – пораженно спросил Гельмут. – Нет. Это напугало меня до чертиков. И ты это знаешь. Я просто рад, что не разорвало весь Мост.

– Ты уверен в этом? – тихо спросил Диллон.

Гельмут убрал руку с плеча Диллона и вернулся в свое кресло у центрального пульта. – У тебя нет никакого права тыкать меня иголкой, если я не могу тебе в чем‑то помочь, – проговорил он еще тише, чем Диллон. – Я работаю на Юпитере ежедневно, по четыре часа. Конечно не на самой планете, ведь мы не можем сохранить жизнь человеку там, внизу, хотя бы на долю секунды. Но мои глаза, уши и мой разум – там, на Мосту. Ежедневно, четыре часа. Юпитер – неприятное место. Мне он не нравится. И я не хочу притворяться, что это не так.

Каждый день по четыре часа, долгие годы в такой обстановке – что ж, человеческий разум инстинктивно пытается адаптироваться, даже к немыслимому. Иногда пытаюсь представить себе, как бы повел себя, окажись я снова в Чикаго. А иногда мне ничего не припомнить о нем, кроме каких‑то общностей. Иногда даже кажется, что такого места и вовсе нет на Земле. И как там вообще что‑то может быть, если вся остальная Вселенная – вроде Юпитера или даже хуже?

– Понимаю, – вздохнул Диллон. – Я уже несколько раз пытался объяснить тебе, что это не слишком разумное состояние ума.

– Я знаю. Но ничего не могу поделать с тем, как я это чувствую. Насколько я вообще себя понимаю – это даже не мое собственное состояние ума. Хотя какая‑то его часть, твердящая «Мост ДОЛЖЕН стоять», скорее всего является той, что подверглась психообработке. Нет, я не думаю, что Мост простоит долго. Ему это не по силам. Он – ошибка. Но я НЕ ХОЧУ, чтобы он рухнул. И что в какой‑то из дней Юпитер его сметет – на это у меня еще хватает разумения.

Он вытер вспотевшую ладонь о контрольный пульт, переключив все клавиши в положение «Выключено» со звуком, похожим на падение пригоршни камешков на стекло. – Вот так, Чэрити! И я работаю ежедневно, по четыре часа, на Мосту. И в один из таких дней, Юпитер уничтожит Мост. Он разлетится в гуще штормов на множество мелких осколков. И мой разум будет там, руководящий какой‑то бесполезной работой.