году  Оруэлл  писал, что для английских властителей умов "чистки, повальная

слежка,  массовые  казни,  особые  совещания   и  т.  п.  --  вещи  слишком

незнакомые,  чтобы  испытать   страх.   Эти   люди   примирятся   с   любым

тоталитаризмом, ведь собственный опыт научил их только либеральным понятиям

и  нормам".  Подобный квиетизм стал объектом самых язвительных его нападок.

Ответом был либо бойкот,  либо  непризнание  сказанного Оруэллом, как будто

дело не шло дальше газетной перепалки между консерватором и радикалами.

     Очень многое в этом конфликте объяснялось и тем, что  попытки  Оруэлла

демифологизировать  еще  не  остывшую  историю больно били по национальному

самолюбию англичан, свято веривших в институты западной демократии, которые

якобы ставят надежный заслон на  пути  диктаторов  и диктатур. В это Оруэлл

никогда не верил. Он видел, как  потворствуют  Франко  и  заискивают  перед

Гитлером,  провозгласив  тактику  сдерживания.  В  1941  году написано эссе

"Англия,  ваша  Англия",  где   Оруэлл  нашел  свою  метафору  современного

состояния мира -- военный парад: ряды касок,  по  струнке  вытянутый  носок

сапога,  который вот сейчас опустится на человеческое лицо, чтобы раздавить

его. Восемь лет спустя метафора станет ключевой в романе "1984".

     Роман ответит и на мучительный  для Оруэлла вопрос, который он выразил

тоже метафорически, вспомнив о библейском ките, проглотившем пророка  Иону.

В  Библии  пророк  молил  бросить  его  в  море,  желая  искупить  вину  за

разыгравшуюся бурю. Сняв мотив жертвенности, Оруэлл ввел противоположный --

бегство  от  долга.  У  него  чрево кита дает уютное прибежище отказавшимся

противиться "веку, когда свобода мысли признана смертным грехом, пока ее не

превратят в бессмысленную абстракцию".  Со  временем  произойдет и это; для

"независимой личности не останется возможности существовать". И тогда умрет

литература, которую  удушают  условия,  вынуждающие  безвольно  подчиняться

такой реальности.

     Она  умрет  оттого,  что  в  ней  восторжествует пассивность. "Отдайся

созерцанию происходящего в мире,  --  писал  Оруэлл  в эссе "Во чреве кита"

(1940),  --  не  противодействуй,   не   питай   надежд,   будто   способен

контролировать  этот  процесс,  --  прими  его, приспособься, запечатлевай.

Кажется, вот вера, которую в наши дни исповедует любой писатель, сознающий,

какова теперь жизнь". Пример  был  под  рукой:  уже названный Генри Миллер,

давний и близкий знакомый Оруэлла. Но для самого  Оруэлла  это  был  пример

"полностью  отрицательный,  бесперспективный, аморальный, потому что нельзя

быть  только  Ионой,  бестрепетно  наблюдая  зло  или  наподобие  Уитмена с

любознательностью разглядывая свалку трупов".

     Смирение отвергалось. Что мог Оруэлл предложить взамен? Не  приняв  ни

проповедничества  Уэллса,  ни миллеровской циничной насмешки, не соглашаясь

ни с конформистами, ни  с  романтиками  обновления, он становился уязвим со

всех сторон.