Смирение отвергалось. Что мог Оруэлл предложить взамен? Не  приняв  ни

проповедничества  Уэллса,  ни миллеровской циничной насмешки, не соглашаясь

ни с конформистами, ни  с  романтиками  обновления, он становился уязвим со

всех сторон.

     И здесь ему на выручку пришел Свифт.

     Разумеется,   это   был   весьма   своеобразно   прочитанный    Свифт,

провозвестник    антиутопии,    которая    бичует    государство   всеобщей

подозрительности  и  могущественного   сыска.   Говоря  о  Свифте,  Оруэлл,

собственно,  говорил  о  себе.  Однако  в  истории  литературы  он   выбрал

действительно   подходящий  образец.  Ведь  именно  Свифтом  была  доказана

возможность судить о времени, не страшась гипербол, если за ними есть нечто

реальное, пусть это  не  признается  общественным  мнением.  Оруэлл видел в

творце "Гулливера" художника, полагавшегося не на преобладающую веру, а  на

здравый  смысл,  хотя  бы  его  и  почитали безумцем. В споре с собственным

временем   свифтовская   позиция   становилась   для   Оруэлла  единственно

приемлемой.

     Над страницами "1984", конечно, не раз  вспомнится  шедевр  Свифта:  и

Академия   прожектеров  в  Лагадо,  отыскивающая  способ  повсюду  насадить

умеренную правильность  мыслей,  и  государство  Требниа,  где  выучились в

зародыше  истреблять  любое  недовольство.  Тут  больше  чем   литературные

параллели. Тут схожие взгляды на социум и на человеческую природу.

     В государстве Океания, о котором повествует Оруэлл, мудрецам из Лагадо

пришлось  бы  не  профессорствовать,  а  учиться  самим,  так далеко вперед

продвинулась их наука. Однако  это  все  та же наука полной стандартизации,

когда ни о каком независимом индивиде просто не может идти речь. И это  уже

не проекты, а будничное, привычное положение вещей.

     Неусыпное  наблюдение  внимательно  к  последней мелочи быта подданных

Океании. Ничто не должно ускользнуть от  державного  ока, и суть вовсе не в

страхе -- подрывная деятельность практически давно  уже  исключена.  Высшая

цель  режима  состоит  в  том,  чтобы  никаких отклонений от раз и навсегда

установленного канона не допустить как  раз в сфере личностной, интимной --

там, где такие отклонения, при всем совершенстве слежки  и  кары,  все-таки

еще не выкорчеваны до конца.

     Человек  должен  принадлежать  режиму  с ног до головы и от пеленки до

савана. Преступление совершают  не  те,  кто  вздумал бы сопротивляться, --

таких  просто  нет;  преступны  помышляющие  о  непричастности,   хотя   бы

исключительно   для   себя  и  во  внеслужебном,  внегосударственном  своем

существовании.

     Тоталитарная идея призвана охватить -- в самом буквальном смысле слова

-- все, что составляет космос человеческого  бытия.