была  архаическим  инструментом,  ими  даже  расписывались редко, и Уинстон

раздобыл свою тайком и не без труда: эта красивая кремовая бумага, казалось

ему, заслуживает того,  чтобы  по  ней  писали  настоящими  чернилами, а не

корябали чернильным карандашом. Вообще-то он не привык писать рукой.  Кроме

самых  коротких  заметок,  он  все  диктовал  в  речепис,  но тут диктовка,

понятно, не годилась. Он обмакнул перо и замешкался. У него схватило живот.

Коснуться пером бумаги --  бесповоротный  шаг.  Мелкими корявыми буквами он

вывел:

                            4 апреля 1984 года

     И откинулся. Им овладело чувство полной беспомощности. Прежде всего он

не знал, правда ли, что год -- 1984-й. Около этого --  несомненно:  он  был

почти  уверен,  что  ему  39 лет, а родился он в 1944-м или 45-м; но теперь

невозможно установить никакую дату точнее, чем с ошибкой в год или два.

     А для кого, вдруг озадачился  он,  пишется этот дневник? Для будущего,

для тех, кто еще не родился. Мысль его покружила  над  сомнительной  датой,

записанной на листе, и вдруг наткнулась на новоязовское слово двоемыслие. И

впервые  ему стал виден весь масштаб его затеи. С будущим как общаться? Это

по самой сути невозможно. Либо  завтра  будет  похоже на сегодня и тогда не

станет его слушать, либо оно будет другим, и невзгоды Уинстона  ничего  ему

не скажут.

     Уинстон  сидел,  бессмысленно уставясь на бумагу. Из телекрана ударила

резкая военная музыка. Любопытно: он не только потерял способность выражать

свои мысли,  но  даже  забыл,  что  ему  хотелось  сказать.  Сколько недель

готовился он к этой минуте, и ему даже в голову не пришло, что  потребуется

тут  не  одна храбрость. Только записать -- чего проще? Перенести на бумагу

нескончаемый тревожный монолог, который звучит  у него в голове годы, годы.

И вот даже этот монолог иссяк. А язва над щиколоткой зудела невыносимо.  Он

боялся  почесать  ногу  --  от  этого всегда начиналось воспаление. Секунды

капали. Только белизна бумаги, да  зуд  над щиколоткой, да гремучая музыка,

да легкий хмель в голове -- вот и все, что воспринимали сейчас его чувства.

     И вдруг он начал писать -- просто от паники,  очень  смутно  сознавая,

что  идет  из-под  пера.  Бисерные,  но  по-детски корявые строки ползли то

вверх, то вниз по листу, теряя сперва заглавные буквы, а потом и точки.

        4  апреля  1984  года. Вчера в кино. Сплошь военные фильмы. Один

     очень хороший где-то и  Средиземном  море бомбят судно с беженцами.

     Публику забавляют кадры, где пробует  уплыть  громадный  толстенный

     мужчина   а  его  преследует  вертолет.  сперва  мы  видим  как  он

     по-дельфиньи бултыхается в воде, потом  видим его с вертолета через

     прицел потом он весь продырявлен и море вокруг него розовое и сразу

     тонет словно через дыры набрал воды.