Когда ж взошел на высоту ее,

         О, как мое затрепетало сердце!

         Моим глазам трех рытвин след явился,

         Полузаглаженный, на месте, где

         Три были некогда водружены

         Креста. И перед ним простершись в прах,

         Я горькими слезами долго плакал;

         Но в этот миг раскаянья терзанье —

         И благодарностью, невыразимой

         Словами человеческими, было.

         Казалось мне, что крест еще стоял

         Над головой моей; что я, его

         Обняв, к нему всей грудью прижимался,

         Как блудный сын, коленопреклоненный,

         К ногам отца, готового простить.

         Дни праздника провел я одиноко

         На высоте Голгофы в покаянье,

         Один, отвсюду разрушеньем страшным

         Земных величий и всего, что было

         Моим житейским благом, окруженный.

         Между обломками Ерусалима

         Пробравшися и перешед Кедрон,

         Достигнул я по скату Элеонской

         Горы до Гефсиманских густотенных

         Олив. Там, сокрушенный, долго я

         Во прахе горько плакал, помышляя

         О тех словах, которые он здесь —

         Он, сильным бог, как человек, последних

         С страданием лишенный сил — в смертельной

         Тоске здесь произнес на поученье

         И на подпору всем земным страдальцам.

         Его божественной я не дерзнул

         Молитвы повторить; моим устам

         Дать выразить ее святыню я

         Достоин не был. Но какое слово

         Изобразит очарованье ночи,

         Под сенью Гефсиманских маслин мною

         В молчании всемирном проведенной!

         Когда взошел на верх я Элеоиской

         Горы, с которой, вес свершив земное,

         Сын человеческий на небеса

         Вознесся, предо мной явилось солнце

         В неизреченном блеске на востоке;

         Зажглась горы вершина; тонкий пар

         Еще над сенью маслин Гефсиманских

         Лежал; но вдалеке уже горела

         В сиянье утреннем Голгофа.