— Расставаться? Почему? — она задала этот нелепый вопрос, чтобы хоть что то сказать. Сердце, терзаемое невидимыми когтями, и так прекрасно знало ответ.

— Ну-уу. Сами понимаете. Со смертью никто еще не мирился. Нетерпеливые сердца — особенно! — Медсестра закусила губу, и словно опомнившись, вдруг стремительно побежала вниз по лестнице, бросив на ходу негромкое:

— Простите, у меня много дел. Если не передумаете, приходите завтра. Завтра Лика отдыхает от процедур. …

* * *

Это «завтра» растянулось еще на сотню-другую дней. На целую позднюю осень. Она жадно ловила эти дни-паутинки, задерживала дыхание, боялась пропустить улыбку девочки, ее мимолетный взгляд, радость, случайно плеснувшуюся в глазах крохотным озерцом. Смеялась Лика редко. Лишь один раз, она расхохоталась неудержимо, как тонкий, серебряный колокольчик. Маленький, лохматый увалень-щенок, весело гонялся по аллее за синицей, которая лениво перепархивала с куста на куст, держа в клюве какого то червяка или крошку хлеба. В конце концов, устав летать туда-сюда, птичка выронила свою добычу прямо на нос щенку. Он вздрогнул от неожиданности, подпрыгнул на месте, отряхнулся и залился звонким, предостерегающим лаем. Одно его ухо сторожко торчало вверх, другое — рыжеватое, с розово-младенческой каймой изнутри, повисло безвольно-забавным лоскутиком. Синичка, совершенно не испугавшись лая, порхала перед носом озорника, словно хотела забрать то, что так неловко выронила.

— Какие они оба забавные! — отсмеявшись, Лика устало склонила голову ей на плечо. Девочка была совсем не тяжелая, больше походила на пушинку. Иногда приходилось придерживать ладонями ее кружившуюся от слабости голову или то и дело крепче прижимать к себе — Лике казалось, что руки ее слабеют и она может не удержавшись, упасть. — Мне мама так и не позволила завести собачку. А очень хотелось.

— За ними ведь нужно ухаживать! — робко возразила она. Голос ее звучал утешающе, но как-то беспомощно. — Гулять, расчесывать… Много времени и сил на них нужно тратить. Ты же была еще маленькой! Не сумела бы…

— Я бы смогла. Когда я не болела, то очень много бегала… Танцевать любила. Папа всегда меня хвалил. Он любил смотреть, когда я танцевала. Хотел отдать меня в танцевательный кружок.

— Танцевальный, — улыбаясь поправила она и коснулась губами макушки Лики. — Смотри-ка, вон к нам идет Андрей Павлович с букетом. — Ты поправишься и будешь танцевать. Папа запишет тебя в кружок. Обязательно.

— Ну, да! — кивнула Лика. — На облаке легко танцевать! Ангелы всегда танцуют. — щеки ее подернулись румянцем, слабым, едва заметным. Она протянула руки к Андрею Павловичу, обняв его за шею.

— Привет, моя красавица! — он легко коснулся губами щеки девочки. — Как дела? Это тебе. Лицо Лики тотчас утонуло в букете из красно-желтых листьев. Она же молча стояла рядом с закушенной губою. Последние слова Лики опустошили ее, опалили болью. Как ей сопротивляться, темной, холодной пустоте, Она пока что — не знала. Потому просто — спешила отвернуться. Вынырнуть из нее, пустоты…

Заулыбалась искривленным горечью ртом, стараясь закинуть голову выше, чтоб не пролились слезы:

— Здравствуйте! Мы с Ликой смеялись над щенком. Он гнался за синичкой. Не поймал. Забавный: лохматый, толстый. Чей это?

— Собаки сторожа. Она недавно родила трех. Двоих забрали, а один пока при ней: веселее вместе… Но что то непохоже, чтобы Вы смеялись. Обе грустные, красавицы. Что случилось?

— Нет, ничего. — Лика задумчиво теребила листья. — Я давно не получала весточек от папы… Переживаю.