|
Фраза, хоть и была короткой, разбередила простуженное горло. Леся закашлялась долго и сухо. Ворожцов обогнул столешницу, присел у кровати, положил руку на лоб девчонки. Под ладонью было горячо. То ли руки замерзли, то ли… — У тебя жар. — Небольшая температура, — не согласилась Леся и снова закашлялась. — Сейчас встану. — Лежи, — приказал Тимур и повернулся к Ворожцову. — Чего делать будем? Ворожцов пожал плечами. А чего тут сделаешь? — Пусть отлеживается. — Вчера ночью холодно было, — вяло пояснила Леся. — Потом дождь этот еще… промокла. — Все промокли, — пробормотал Ворожцов. Споткнулся о взгляд Тимура. — Ворожцов, ты на самом деле дурак или прикидываешься? — Не ссорьтесь, — попросила Леся. — Я правда сейчас встану. — Лежи, — твердо повторил Тимур. — Нечего скакать, без тебя сходим. Сейчас чаю заварю. Пока Тимур заваривал чай, Ворожцов сжевал пару галет. Сухое печенье ободрало глотку. Ворожцов кинул взгляд на Тимура, священнодействующего с заваркой, и потянулся за флягой с водой. Свернул пробку, сделал глоток. От воды как будто стало хуже. К неприятному привкусу, который не вышло забить галетами, добавилась легкая тошнота. Ворожцов положил флягу на стол. — Я на улице подожду, — сказал он и вышел из комнаты. В сенях было совсем темно, двигаться пришлось на ощупь. Дверь поддалась со второго раза. Скрипнуло, и в глаза ударил яркий свет. Ворожцов сощурился, неуклюже спрыгнул на землю. Глазам было больно. После вчерашних изменений погоды, после мрака заколоченного дома, в котором ночь продолжалась и теперь, солнце буквально слепило. Он отошел к забору, прислонился к столбу и тяжело задышал, отгоняя тошноту. Брат говорил, что воду пить с похмелья — последнее дело. Видно, был прав. Хотя откуда похмелье — выпили они совсем немного. С другой стороны, а что еще это может быть? Ворожцов сплюнул обильную слюну и решительно распрямился. Охнул. Снова опустил плечи. Вчера, после того, как Тимур налил по третьему разу, стало казаться, что если выпить еще чуть-чуть и поспать, то все пройдет. Они заснут, а наутро проснутся бодрыми. Выглянет солнце, и не будет проблем. Все притупится, останется во вчера. Они выпили еще и завалились спать. Теперь светило солнце, но легче не стало. Страхи, боль, усталость и гложущая тоска никуда не ушли. Они даже не притихли. Рвали душу совершенно не таясь. Только до кучи прибавились мерзкий привкус во рту и тошнота. Да потихоньку начинало сверлить в виске. Ужасно. А Павел пил неделями напролет. Зачем? Неужели думал, будто что-то изменится? Или делал это ради того самого краткого мгновения надежды, что еще чуть выпьет, проспится и проснется в новой жизни? Это же обман. И Ворожцов вдруг отчетливо понял: брат его слаб. Нет, он не стал любить Павла меньше. Не перестал уважать его. Но безмерность этого уважения и непогрешимость авторитета пошатнулись. |
