|
Внутри у Ворожцова все сжимается, будто это он заглотил стопарь. Павел не закусывает уже неделю. Лешка, напротив, с удовольствием уминает свой бутерброд. — Запивать не правильно, — поучает он, но произнесенные слова звучат не нравоучением, а житейским наблюдением старшего товарища. — Занюхивать — тем более. — Закуска градус крадет, — мрачно отвечает Павел. Мрачность у него включается всякий раз, когда проходит похмелье. Потом он снова надирается и либо забывается, либо впадает в истерику. Так происходит уже не дни — недели. — Хочешь надраться и вытравить прошлое? — невинно интересуется Эпштейн. Павел кивает: — Уже давно. — И как, — заботливо уточняет Лешка, — выходит? — Ага, входит и выходит. Павел показывает, как недавно совал два пальца в рот. Хмурится еще сильнее, мотает тяжелой головой, болезненно морщится. Видно, похмелье до конца так и не отпустило. — Так с чего ж ты решил, что в этот раз получится, если в прошлые разы не удалось? Брат тянется за бутылкой. Эпштейн перехватывает его руку. — Погоди. Павел смотрит с неудовольствием. Брови насуплены. Глаза маленькие, красные и злые. — Ты мне пришел нотации читать? — спрашивает он. — Вот еще! Если б я пришел, как ты говоришь, нотации читать, я б тебе сейчас втирал, что пить нехорошо. А я, как видишь, сижу с тобой рядом, пью, закусываю. — Вот и пей. Брат снова пытается дотянуться до бутылки, но Лешка изящным движением отставляет ее на другой край стола. — Пить, Пашик. Пить, а не угоняться. Взгляд Павла становится сердитым. На «Пашика» он реагирует по-прежнему, несмотря на пьянство, которое давно притупило многие привычные реакции. Ворожцову кажется, что это хороший знак, значит, брата еще что-то дергает. Лешка тоже замечает, усмехается. Впрочем, Павел ничего так и не говорит. Эмоция во взгляде угасает, он отстраненно взмахивает рукой. Бурчит: — Слушай, Эпштейн, ты сказать чего хотел или спросить об чем? Так ты говори, спрашивай. Только давай без этих ваших жидовских штучек. Я не в том состоянии. — Да ты вообще не в состоянии, — бодро отзывается Лешка. Подхватывает бутылку с края стола и наливает водки. Себе. После чего заворачивает пробку и возвращает пузырь на стол, подальше от Павла. Ворожцов сидит тихо, не встревает. Наблюдает за старшими. Теперь ему точно видно, что Лешка что-то задумал. — Скотина, — вяло констатирует брат, глядя на далекую бутылку. — Закуси, — пожимает плечами Эпштейн. — Я и тебе накапаю. Павел тупо пялится на тарелку с бутербродами. — Я тебе пить не запрещаю, — как ни в чем не бывало говорит Лешка. — Я тебе не мама, чтобы чего-то запрещать. Я к тебе по-дружески заглянул, пообщаться, а не смотреть, как ты в дрова уйдешь. |
