|
С дровами мне уж точно говорить не о чем. Брат стреляет взглядом на бутылку, на Эпштейна, на тарелку. Сдается. Дрожащая рука тянется за бутербродом, пальцы вцепляются в уже обнюханный. Павел яростно, словно вымещая накопившуюся обиду и непонимание окружающих, вгрызается в бутерброд. Ворожцов следит как завороженный. Брат не ел уже несколько дней. Ничего. Кроме водки. Павел жует и выжидательно смотрит на Эпштейна. Тот спокойно наливает в его стопку, выполняя обещание. Как взрослый, который обещал ребенку сладкое, если тот съест невкусную кашу. Только рядом с братом он взрослым как раз и не выглядит. Погодки, они вообще сейчас смотрятся гротескно. Молодой бодрый жизнелюбивый Лешка. Старый хмурый уставший Павел. Брат послушно, как хороший мальчик, давится бутербродом. Дожевав, берет стопку. Поднимает: — За тебя. — Лучше за тебя, — отзывается на подобие тоста Лешка. — Хреново выглядишь. Он снова цедит водку маленькими глоточками. Павел опрокидывает. Занюхивает рукавом. Впрочем, тут же, покосившись на Эпштейна, берет второй бутерброд. Откусывает. — Сейчас начнешь гундеть, что это от водки, — бормочет он. — Не напрягайся. Уже слышал. — Не начну, — качает головой Эпштейн. — Не от водки. Я-то знаю, куда ты ходил. Так что выключай паранойю. — Тогда чего? — Павел все еще ждет подвоха. — Будешь бурчать: «я же говорил»? — Я много чего говорил, — легко отвечает Лешка. — Может быть, ты уже что-то скажешь? Как экспедиция? Павел тупо смотрит на Эпштейна, потом на лице его возникает понимание. Он разводит руками и хрипло, страшно хохочет. Коротко. Смех звучит слишком театрально, слишком натянуто, слишком драматично, чтобы быть наигранным. От этого у Ворожцова бегут мурашки по спине. Жутковатый смех обрывается так же неожиданно, как и начался. — Сам не видишь? — Вижу, — соглашается Лешка и берет бутылку. И снова наливает. И они снова пьют. Пьют, пьют, пока бутылка не пустеет окончательно. Тогда Павел мутно глядит на младшего, говорит с непривычной, неприемлемой для него до возвращения интонацией: — Малой, сбегай на кухню, принеси еще, а? Ворожцов косится на Лешку. Эпштейн кивает. В отличие от Павла он практически не захмелел, только блеска в глазах чуть прибавилось. Он молча встает и идет на кухню. Бутылка ждет в холодильнике. Достать ее не составляет никаких проблем: мама ушла, чтобы не мешать Лешке приводить в чувства старшего сына. Если б она знала, какими средствами Эпштейн выполняет просьбу, ее бы кондрашка хватил. Ледяная бутылка мгновенно запотевает. Ворожцов идет в комнату, но с полдороги поворачивает назад. Достает из холодильника сыр, колбасу, помидор и половинку луковицы, из хлебницы — свежий батон. Начинает резать еще одну порцию бутербродов по рецепту Эпштейна. Выходит не так красиво, но главное ведь не красота. В комнату он возвращается с бутылкой и тарелкой. Пока его не было, Эпштейну удалось сдвинуть разговор с мертвой точки. |
