|
Вояка-то я, честно говоря, больше кабинетный, и воевать мне еще не приходилось. Но эта война, которая начнется не сегодня, так завтра, целиком отвечает моим стремлениям. Можете смеяться надо мной, но я завидую славе Пеко Павловича, братьев Каравеловых, генералу Любибратичу и смерти Христо Ботева! Карабанов поежился: он знал наперечет балерин Москвы и Петербурга, но эти славянские имена ничего ему не сказали. Некрасов же объяснил молчание поручика иначе. - Вас коробит мой пафос? - просил он. - Только не думайте обо мне дурно. Нет, я совсем не склонен к выспренности, Карабанов, и не собираюсь прибивать щит к вратам Царьграда. Но, ей-богу, я буду счастлив хоть чем-нибудь помочь делу освобождения славян... А вы? - Я об этом не думал, - увильнул от ответа Карабанов. - Напрасно. Советую подумать... Штабс-капитан сидел в жестком английском седле, накрытом дешевым вальтрапом из бурки, управляя лошадью с помощью казачьей уздечки. Карабанов опытным глазом определил в Некрасове спокойного и грамотного кавалериста. - Эта война будет честная, - продолжал штабс-капитан, помолчав. - Самая бескорыстная для России из всех войн, какие только она вела. Тут уж нам с вами о крестах мечтать не придется... Однако, - показал Некрасов на вершины Агрыдагского перевала, - уже скоро стемнеет, а мы еще на середине пути!.. Охота в этот день не удалась: путь был долгий и трудный; присутствие женщины заставило офицеров избрать окружной (более легкий) путь в объезд горного перевала; в диком буковом лесу тропы были завалены стволами деревьев, рухнувших под зимними ветрами, лошади сильно притомились. Уже совсем стемнело, когда всадники добрались до лагеря, разбитого казаками, которых Ватнин еще сегодня утром заранее выслал к месту охоты. - Станишные! - окликнул их есаул, выпрыгивая из седла. - Барсюков-то еще не вспугнули? Из потемок выступила приземистая фигура урядника. - Да не сумлевайся, Назар Минаич, - сказал Трехжонный. - Мы уже и лежку отметили. Эвон, к ручью-то у них тропа пробита... Дениска вот у нас только запропал куды-то! Намаялись, его искавши. - Это какой же Дениска? - встревожился Карабанов. - Уж не нашей ли сотни, Ожогин, что мне коня отходил? - Он самый, ваше благородие. Ожогин и есть, земляк... Как в воду, сучий пес, канул!.. Штоквиц услужливо подал Хвощинской руку, провел ее к костру, от которого с треском разлетались жаркие, веселые искры. - Прошу, - сказал он, - не угодно ли стакан лафиту? - Господи, как хорошо-то! - вздохнула Аглая, протягивая к огню свои маленькие ладони: над пламенем они засветились изнутри теплой розовой кровью, и Андрей отвернулся... Офицеры, отпустив лошадей, сгрудились вокруг костра, и небеса, излучавшие до этого призрачный свет, вдруг замкнулись над ними глухим черным куполом. - Вот и ночь, господа, - почти с торжественностью объявил Некрасов, снимая фуражку. - Вы посмотрите, какое звездное небо. Словно его густо посыпали солью. В кустах ворковал об уюте походный самовар. Трехжонный поставил на огонь чугунок с кашей. - Тихо, тихо! - похлопала в ладоши Аглая. - Кто-то кричит вдалеке. Прислушались. Певуче рокотал в камнях ручей, сонно перешептывались камыши, - и вдруг ветер, рванувшись из соседнего ущелья, донес чей-то отчаянный вопль: Карабанов невольно передернул плечами, зябкая дрожь ночного страха остудила спину. |
