|
Одначе насупротив ее не моги: горло перегрызет. Не дай-то бог, сколько я через эту свою зависить к богатству мучениев принял! - Детишки-то есть? - спросил Карабанов, удивляясь откровенности признаний есаула. - Дочка одна. Лизаветой кличут. Девка хорошая. Все в книжку да в книжку так и тычется... Ладно, поехали-ка мы с тобой далее, неча время терять! Бессонная ночь прошла в разъездах. Светало медленно, словно нехотя; туманы, повисавшие в долинах, не спеша таяли. Полусотни ехали вдоль какой-то узкой, но бурной реки, за которой уже лежала Туретчина. - Эвон, - махнул есаул плетью, - уже не наши овцы пасутся! Тоись, - поправился он, - и наши они, почитай, коли их по ночам из расейских аулов хищничают!.. Отряд возвращался обратно в Игдыр, и казаки, теперь уже не стесняясь, посапывали в седлах. - Война будет, - сказал вдруг Ватнин вполголоса, ни к кому не обращаясь, и глубоко, надрывно вздохнул. Карабанов тоже подумал о войне, но страхи его были иными: он знал, что сотня мало верит в него, видит в нем чужого, непонятного человека, и заслужить эту веру Андрей сможет лишь в каких-то диких, отчаянных рубках. - Будет, - не сразу отозвался он, - будет война, Назар Минаевич, только не тебе бы вздыхать, а мне!. И вдруг откуда-то из ущелья вихрем выскочил на поджаром арабчаке курд и, вздыбив лошадь, заплясал на своем берегу, заголосил весело: - Ай, гяур, гяур! Совсем плох гяур - в гости не позвал. Осман - хорош: иди, говорит, в гости. А урус - нет, жадный урус... Казаки ехали молча, только изредка лениво поплевывали в кипящую на порогах пену. А курд смеялся, а конь его крутился чертом, а одежды горели. Этот курд был, видимо, богат, и одет он был вот во что: малиновая куртка с разрезными от плеча рукавами, шаровары синие, в золотых шнурах, из ярких шалей пояс, сапоги желтого сафьяна, высокая чалма перевита цветными платками, сбоку кривая шашка, а на левом локте щит из буйволовой кожи, укрепленный изнутри медной сеткой. - Плохой гяур, поганый, - кричал он через реку, - мой собака плюются... Казаки молчали, но уже стали косо посматривать из-под своих папах на другой берег. Только один Ватнин как будто и не слышал ничего - как ехал впереди, так и едет. Наконец курд истощил свое остроумие и, развернув коня, задрал ему хвост, продолжая орать: - Эй, урус, вот твой баба... вот твой бог... Мой аллах высоко, а твой бог под хвост живет... Дениска Ожогин не выдержал, выстрелил для острастки - не попал, и курд снова рассмеялся. Карабанов неожиданно подумал, что, случись набег турецкой орды на спящий Игдыр, и вот эта скотина может захватить его Аглаю, еще теплую с постели, растерянную, в одной рубашонке, ничего не понимающую и жалкую в этом ее непонимании... Этого для него было достаточно, - Господин поручик! - закричали ему. - Вернись, благородье... Куда ты? Захлопали суматошные выстрелы, но Лорд уже разрушал грудью стремительный поток. Словно чугунные ядра, перекатывались под его копытами камни. Андрей едва успел выхватить шашку, как на него круто налетел, полный силы и решимости, турецкий башибузук. Сталь со звоном царапнула сердце поручика страхом, но сильные лошади уже разнесли их в стороны... - Ой дурак! Ой дурак! - долетал с того берега голосина Ватнина. |
