— Пусть драпают небитыми, это позорнее, чем бежать в синяках и ссадинах.

Настроение у всех было победным, но отец Антоний охладил своё войско напоминанием, что каждый из них должен благодарить господа за то, что тот не дал совершиться кровопролитию.

Священник пристально оглядел внимавших ему людей.

— Теперь и мы точно знаем, что у нас есть ненавистники. Не эти юнцы-недоумки, а те, кто ненавидит Сталина, стало быть, и Россию. За что же враги Отечества воздвигли такие гонения на Сталина? Ответ на этот вопрос должен знать каждый. Сегодня в России либералы и прочие обиралы народа каждодневно заняты истреблением справедливости, но до конца им её не уничтожить, поскольку защитником справедливости во мнении народном всегда был и навсегда остался Сталин, вечная ему слава и вечная память!..

К священнику, чтобы лучше его слышать, стали подходить люди, и я понял, что это закончится молитвами и, как посторонний человек, отошёл в сторону. Я вполне могу отнести себя к сочувствующим христианству, но не в силах представить себя молящимся в толпе прихожан, с благоговением внимающим проповеди поселкового батюшки. Упаси бог, я тоже обеими руками за справедливость, но, по правде говоря, она меня не колышет, поскольку в моём житейском рассуждении для меня справедливо то, что угождает моему желанию. И так думают все люди, за исключением ничтожного числа идеалистов, но никто не афиширует своего понимания добра и зла, все предпочитают выглядеть добродетельными людьми, и только единицы, вроде Козырева, с капиталом до полумиллиарда зелёных могут, если только захотят, сказать правду о земной справедливости. Но и они предпочитают помалкивать, чтобы не лишать человечества права сходить с ума от веры в земную, а тем паче в небесную справедливость.

Весёлое и шумное плескание берёзовых ветвей и листьев заслонили от моих ушей слова нравоучительной проповеди отца Антония, и я подумал, что язык природы до сих пор звучит для человека гораздо убедительнее и проникновение самого гениального поэтического слова. Вот и эта берёзка мне нашептывает:

«Я молода, шалун-ветер щекочет мою клейкую листву. Я смеюсь, радуясь погожим дням, солнечному свету и летнему теплу. Я чувствую, как живые соки земли омывают мои корни, поднимаются по ним к стволу и растекаются по всем веткам и веточкам к листьям. И я безмерно счастливее тебя, человек, потому что не ведаю ужаса смерти, который присущ тебе во все дни твоей жизни, и ты, чтобы спастись от него, выдумал себе бога с его избирательной справедливостью — туда ли ты идёшь, слепец? Стань, как я, деревом, стань травой, стань мхом, и будешь счастлив, потому что избавишься от желаний, надежд, от всех страстей и будешь знать свой конец: пасть с ветки и покатиться, полететь, гонимый ветром и наконец дождаться снега и уснуть навсегда под пышным покровом русской зимы».

Я давно не был в лесу, и листвяной шум, запахи земли, травы и цветов на могилах вызвали у меня лёгкое головокружение, и, чтобы освежиться, я вышел на продуваемую тугим и тёплым ветром опушку, присел на берёзовый пенёк и закрыл глаза. Странное дело, но ещё далеко не старый мужик, на одном дыхании взбегающий с пляжа на волжскую гору, я, побыв пару часов сначала в пшеничном поле и затем в берёзовом лесу, устал и разомлел, как после дня тяжёлой физической работы. Меня неудержимо повлекло лечь на густую траву, сорвать с земляничного кустика несколько спелых ягод, положить в рот и, медленно пожёвывая сладкую мякоть, погрузиться в окутывающую меня со всех сторон дрёму, а затем провалиться в глубокий, как обморок, сон. Но лишь только, поддавшись лени, я сполз с пенька на траву, сорвал горстку земляники, как невдалеке услышал знакомые голоса.

— Пойдём в посёлок, когда солнце спрячется в тучах, — карпизно сказала Соня. — Сейчас ещё очень жарко.