Вид плачущих людей всегда ввергает меня в состояние почти паническое. Я начинаю ощущать приступы необъяснимого стыда, растерянности, желание немедленно убежать куда-нибудь подальше, чтобы не видеть слёз и не слышать плача. И на этот раз я вышел из комнаты на кухню, где намочил в воде из-под крана носовой платок, вытер им разгорячённое и вспотевшее лицо, закурил и, осторожно ступая, подошёл к двери комнаты, где находилась моя сладкая парочка. Чувства чувствами, но мою работу за меня никто не сделает, а босс «Народной Инициативы» не олух, чтобы его можно было водить за нос.

Через неплотно прикрытую дверь было видно, что Митя и Соня проплакались и сидят на кровати и разговаривают, даже спорят.

— Я ничего не хочу про тебя знать, — упрямо твердил Митя. — То, что было у тебя до нашей встречи, для меня не существует.

— Это сейчас ты так говоришь, — возразила Соня. — Я сама за то, чтобы наши отношения начались с чистого листа, но из песни слов не выкинешь. И у меня песня не слишком весёлая.

— Нет, ты нарочно пытаешься убедить меня в том, что ты плохая, чтобы от меня отделаться, а это нечестно — наговаривать на себя всякие гадости. Ведь ты совсем не та, за кого тебя принял Игорь? Скажи, ведь он ошибся?

Соня погладила Митю по голове и почти по-матерински чмокнула в лоб.

— Хорошо, сказала она. — Выслушай меня и постарайся понять. Твой Игорь прав в том, что я шлюха.

— Но он ведь это не говорил? Или говорил? — заёрзал Митя на кровати.

— Успокойся, не говорил, но догадался, — Соня встала и подошла к окну. — Ты когда-нибудь голодал?

— Что ты имеешь в виду? — встрепенулся Митя. — Конечно, нет.

— Наверно, я слишком сильно выразилась, — сказала Соня. — На хлеб и чай я зарабатываю, но и мне порой хочется чего-нибудь вкусненького, а моему Алёшке, который сейчас в деревне, тем более. Но как мне его вырастить, если я получаю десять тысяч рублей, половину отдаю за квартиру, а на остаток едва-едва выживаю! И это продолжается не месяц, не год, а с того проклятого дня, как я сдуру вышла замуж за алкоголика.

— Я тебе, Соня, сочувствую, — пролепетал Митя. — Я не знал, что в демократической России есть такая бедность.

— Это не бедность, а нищета. В России при коммунистах жили бедно, но не было нищеты, а она уничтожает человека как личность. Вот и я себя вчера уничтожила.

— Говори проще, я тебя не пойму, — сказал Митя. — Что вчера произошло?

— Есть у меня одна знакомая, давно уже приглашала заняться прибыльным делом. Я её не гнала от себя прочь, слушала. Вот и дослушалась. Вчера пошла с ней в гостиницу к бизнесменам из Саратова. Одного подруга знала, а другой, как увидел меня, так и ошалел, а я посмотрела на него и собралась уходить. Он меня взялся удерживать. Оказывается, подруга деньги с него получила. Пришлось прыгнуть из окна — и вниз, к волжскому пляжу. А теперь скажи: разве я не шлюха?

Исповедь Сони показалась мне забавной выдумкой, но Митя воспринял её всерьёз и стал уверять, что ничего страшного не случилось и нужно забыть это происшествие как дурной сон.

— Как же мне такое забыть? Это правда, что я не легла под этого урода за деньги, но будь на его месте другой, кто знает, скорее всего, отдалась бы за деньги, ведь я знала, куда иду и зачем. Ты советуешь мне всё забыть? Конечно, время всё лечит, но только не душу, а я её вчера наполовину убила.

Соня всхлипнула, но сумела подавить слёзы и сухо произнесла:

— Теперь ты знаешь обо мне всё.

— Боже, какой я дурак! — воскликнул Митя. — Какой бесчувственный чурбан!

— Тебе ещё не поздно поумнеть, — с обидой в голосе произнесла Соня.