— Нет!

Он плюнул мне в лицо и с отвращением отвернулся.

— Расскажите нам, мастер Уиллоби.

Саймон вздрогнул.

— В новой пьесе, — прошептал он — губы у него были сплошь в синяках и кровоточили, и он не мог чётко произносить слова, — есть герой, монах Лоуренс, сэр. Он говорит об исповеди, сэр.

— Положительный герой, как ты считаешь?

— О да, сэр.

— Действие новой пьесы, — сказал я, — происходит в Италии. Там нет протестантов...

— Разве я давал тебе слово? — Прайс повернулся ко мне. — Так что помолчи. — Он снова посмотрел на Уиллоби. — А эту пьесу написал Уильям Шекспир?

— Да, сэр.

— Который крестится?

— Перед каждым представлением, сэр.

— Тогда как у тебя оказалась эта пьеса?

Саймон Уиллоби избегал моего взгляда, а его единственный открытый глаз блестел от слёз.

— Сэр Годфри, сэр, испугался, что пьеса будет еретической.

— А разве это дело распорядителя увеселений?

— Нет, если пьеса играется частным образом, сэр, — сказал Саймон.

Я подозревал, что они отрепетировали эту сцену, и Саймон, несмотря на все неудобства, играл хорошо.

— Понятно! — Прайс притворился, что удивлен. — Так значит, вы утверждаете, мастер Уиллоби, что труппа лорда-камергера — гнездо тайных папистов?

— О да, сэр! — выпалил говнюк.

— Лорд-камергер — протестант! — сказал я.

— Ты... — начал Прайс, но в кои-то веки я его прервал.

— Его мать носила фамилию Болейн! Невозможно быть большим протестантом, чем... — мне присшлось остановиться из-за удара Рыбоеда.

— Кто знает, какие грязные тайны таятся в людских сердцах? — заявил Прайс. — Говоришь, сэр Годфри боялся ереси?

— И он попросил меня добыть пьесу, сэр, — сказал Саймон и тихо добавил: — Что я с удовольствием исполнил, сэр.

— Ты сделал Божье дело, парень, — набожно сказал Прайс, — как и сэр Годфри. 

Поросёнок Прайс не был актёром и плохо лгал. Он, как и я, знал, что сэр Годфри — мерзкий подонок, но сейчас мерзкий подонок был его союзником. И мне пришла в голову интересная мысль. Свинка Джордж Прайс не делает Божье дело, он трудится на благо графа Лечлейда.

— Сколько тебе платит граф? — успел спросить я, прежде чем Рыбоед снова влепил мне пощечину.

— Платит? — Прайс в ярости повернулся ко мне. — Платит? Ах ты, сатанинское отродье! Ты знаешь, чем мы занимаемся? Наша задача — уничтожать ересь, искоренять папистов и отдавать под суд тех предателей, что хотят убить нашу королеву и посадить на английский трон Вавилонскую шлюху! Когда осведомитель сообщает, что в театре процветает ересь, я не прошу плату! Даже если бы эта борьба ввергала меня в нищету, я бы боролся с этой гнусью! Это мой долг перед Богом и королевой.

Он говорил неистово, сердито, и я понял, что он не врёт. Кто-то, явно граф Лечлейд, использовал стремление Джорджа Прайса разделаться с ересью в качестве инструмента для уничтожения нашей труппы. И как охотно он принялся за эту задачу! В его лихорадочном, одурманенном религией воображении открылась возможность разворошить гнездо папистов и одновременно с этим закрыть одно из ненавистных прибежищ беззакония, театр.

— Думаешь, лорд-камергер оградит тебя от папизма? — прогремел он. — От измены? От мятежа? От ереси?

Десна кровоточила. Я сглотнул кровь.

— А если ваш осведомитель солгал? — спросил я.