Во‑вторых, все проблемы между «человеками» Хогрэму что шли, что ехали. После радиосеанса с хозяином владения омало ему пришлось признать, что существуют пришельцы, с которыми он не знаком. Но в то, что где‑то есть целая планета человеков, готовых вцепиться друг другу в глотки только потому, что один из них, проклятый Лопатин, спятил, старый скармер не поверил. Да и сам Толмасов не поверил бы, будь он Хогрэмом.

В принципе, экипаж «Циолковского» продолжал делать кое‑какую работу – Брюсов проводил сравнительный анализ сельского и городского диалектов минервитянского языка, Руставели изучал многочисленных представителей местной фауны, Ворошилов и Катя ставили какие‑то биохимические опыты, – но все это казалось сейчас Толмасову делом второстепенным.

– Ворошилова, кстати, ничуть не беспокоит молчание Лопатина, – напомнил полковнику Руставели.

– Тогда почему он прервал межкорабельную связь, когда ты вызывал американцев? – спросил Толмасов и сам же ответил: – Потому, полагаю, что его голова покатилась бы с плеч, если бы в «конторе»… – полковнику показалось, что он подыскал самую подходящую замену неприятной на слух аббревиатуре КГБ, – решили, что он ничего не предпринял, перехватив твой разговор.

– Думаю, есть и другие причины, – медленно проговорил Руставели. Медленно и, к некоторому удивлению Толмасова, вполне серьезно. – Юра возмущался, что Лопатин скопировал его стихи, посвященные Кате, и ввел их в свой секретный файл. В качестве улик, только для чего – не понял ни он, ни я.

– Я возненавидел бы любого, кто проделал бы такое по отношению ко мне, – заявил полковник и вдруг до него дошел полный смысл сказанного Шотой. – Погоди‑ка. А каким образом Юрий узнал, что его стихи – в секретном файле Лопатина?

– Самым обычным, – Руставели пожал плечами. – Он их прочел.

– Это невозможно. – Положа руку на сердце, Толмасов и сам неоднократно пытался открыть пресловутый секретный файл, но всякий раз у него ничего не выходило. Если уж руководителя экспедиции не ознакомили со словами‑ключами для проникновения в личный файл гэбэшника, то откуда их мог знать корабельный химик? – Разве что…

Руставели поймал взгляд полковника и кивнул.

– Именно. Но прошу отметить, что Я вам ЭТОГО не говорил.

– Конечно же нет, Шота Михайлович. Но Юрий! Кто бы мог подумать?

– Не пойму, чего не говорил Шота? – спросил Брюсов. – Что кто‑то мог бы подумать о Ворошилове? – В голосе лингвиста прозвучало такое замешательство, будто Толмасов и биолог только что говорили на языке, скажем, индейцев‑навахо.

– Пустяки, Валерий Александрович. Ничего особенного, – мягко сказал Толмасов. Иногда сталкиваешься с людьми настолько простодушными, что открывать им глаза на происходящие вокруг гнусности само по себе весьма гнусно.

Впрочем, гаденькое чувство самодовольного превосходства над наивным ученым теплилось в груди полковника всего пару‑тройку минут. Потом он вспомнил, что совсем недавно считал таким же простачком и Ворошилова, который, как выяснилось, гусь еще тот.

* * *

– С тобой все в порядке, Реатур? – спросила Ламра, когда хозяин владения подошел к ней. Сегодня он почти не разговаривал с другими самками, а сразу дал ей знак отойти в сторонку для беседы.

Если в прежние свои посещения хозяин владения выглядел просто усталым, то сейчас – усталым и разбитым.