Ответ, данный минервитянами, Лопатин за последнее время слышал неоднократно.

– Отнесем их в город Хогрэма и получим за них то, что сможем получить.

– А после того? – поинтересовался Ворошилов.

И снова знакомый ответ:

– Мы надеемся, что полученного нами хватит для того, чтобы уплатить Хогрэму за наши делянки. Тогда мы не лишимся их, и нам не надо будет перебираться жить в город.

– Удачи вам, – молвил Ворошилов.

Лопатин хмыкнул. Как же, удачи. Напрасно эти дурни‑крестьяне рассчитывают получить за ворошиловские подарки хороший куш. Слишком много подобного барахла скопилось сейчас в городе Хогрэма; почти каждый день приходит известие об очередном падении цен на земные инструменты.

– Как думаете, Юрий Иванович, что станется со всеми этими селянами через месяц‑другой? – спросил Лопатин, когда Ворошилов вернулся на борт.

– Они будут строить лодки, – немедленно ответил химик.

– Верно, – кивнул Лопатин. – Будут строить лодки и получать зарплату, которую им соизволят положить Фральк и Хогрэм. Короче говоря, займутся продажей своего труда.

– Пролетарии, – буркнул Ворошилов, и на лице его появилось какое‑то странное выражение.

– Вот именно. Рано или поздно здесь грянет революция, как в свое время у нас.

– Не сейчас, – бросил Ворошилов с легкой тревогой, как показалось Лопатину.

«В принципе, химик прав», – отметил он про себя. Аборигены, проживающие по эту сторону Каньона Йотун, еще только вступали в капиталистическую экономику, пока не задумываясь о ее последствиях. А минервитяне, обитающие на восточной стороне ущелья – насколько Лопатину удалось выяснить из отчетов американцев, – вообще до сих пор находились на откровенно феодальной стадии развития.

Стало быть, согласно гениальным ленинским теориям, до рабоче‑крестьянской революции на планете еще далеко. Самолюбивый и придерживающийся весьма высокого мнения о своей персоне, Лопатин все же никогда не позволял себе хоть на миг усомниться в верности великой доктрины. Следовательно, работы здесь, на Минерве, непочатый край…

– Пойду работать, – пробормотал Ворошилов и пошел к себе.

«Странный он какой‑то. Слишком странный», – подумал Лопатин, посмотрев химику вслед. Подумал не впервые, но от этого спокойнее ему не стало. Лопатин любил иметь дело с людьми дисциплинированными и предсказуемыми и не доверял любому человеку, у которого имелся «пунктик», ему, Лопатину, не понятный.

Ворошилову, к примеру, потребовалась просто чертова уйма времени, чтобы попытаться сблизиться с Катей. В отличие от остальных мужчин в экипаже, он ходил вокруг да около врачихи так долго, что Лопатин заподозрил в нем гомосексуалиста, каким‑то образом утаившего в жерновах строжайших отборочных комиссий свою преступную наклонность.

Впрочем, окажись Ворошилов гомиком, Лопатин только вздохнул бы с облегчением. Скрытый гомосексуализм – прекрасный повод для того, чтобы держать тихоню‑химика на крючке. Увы, подозрения гэбэшника не оправдались. Ворошилов не питал слабости к мужчинам; просто он был болезненно застенчив.

Лопатин выждал несколько минут – пусть Ворошилов по уши погрузится в очередной эксперимент, – затем включил компьютер и открыл каталог, к которому никто, кроме него, доступа не имел. Он нашел личное дело Ворошилова, а в нем – файл, озаглавленный «Стихи». Несколько аккуратно сложенных листочков было обнаружено им в лаборатории во время одного из периодических осмотров корабля. Гэбэшник снял с них копии, а затем вернул оригиналы в тайничок.

– Слюнявая лирика, – презрительно пробормотал Лопатин, хотя сам знал, что кривит душой.