– Слава Богу! – вырвалось у него. Брюсов дышал, хотя и потерял сознание, а из громадной ссадины на лбу сочилась, стекая по лицу, кровь. Грузин осторожно похлопал его по щекам, но в чувство привести не сумел.

Когда Руставели включил рацию и она ответила ему лишь треском атмосферных помех, он почувствовал поднимающиеся откуда‑то снизу волны паники.

Все. Судя по всему, рация повредилась при аварии. Никакого ответного сигнала он не получит. И не сможет послать сигнал вызова. На «Циолковском» даже не будут знать, что они с Брюсовым попали в переделку. Не будут знать до тех пор, пока «Странник» не промолчит, когда его вызовут в эфире согласно временному расписанию… И что они станут делать тогда? Даже если Толмасову удастся определить местонахождение минервохода, ему потребуется несколько дней форсированного марша по тундре, чтобы добраться сюда. А Брюсов может не дотянуть и до вечера.

Мысль о том, что надо позабыть о собственных страхах и срочно оказать помощь раненому, подействовала на Руставели отрезвляюще. Грузин окинул взглядом опрокинувшийся минервоход. Поставить его на колеса в одиночку, конечно же, нечего и пытаться: слишком тяжел. Задача номер один – попробовать связаться с «Циолковским», и как можно скорее. Так что же там с рацией? Он снова включил ее. Ничего, кроме треска. Но если она трещит и попискивает, значит, не совсем еще вышла из строя. И тут Руставели осенило.

– Антенна! – вскричал биолог и метнулся к передней части машины. Антенна целиком зарылась в снег. «Дай Бог, не сломалась», – подумал он, нащупал в снегу упругий металлический прут и, стиснув зубы, с трудом согнул его так, чтобы один конец антенны смотрел вверх. Длина ее получилась вдвое меньше нужной. Ничего другого не оставалось, как обходиться тем, что есть. Вернувшись к рации, Руставели включил ее и поднес к губам микрофон.

– «Странник» вызывает «Циолковского»… «Странник» вызывает «Циолковского»… «Странник» вызывает «Циолковского». Вы слышите меня, «Циолковский»? У нас авария. Слышите меня?

– Шота! Что случилось? – Голос Кати звучал так глухо, будто они переговаривались, стоя у водопада, но сейчас он показался Руставели самым сладостным звуком, который ему когда‑либо приходилось слышать.

– Катя! – сказал он, дивясь неожиданно охватившему его спокойствию. – У нас авария. Проклятая колымага перевернулась. Брюсов ранен.

– Ранен? Насколько серьезно? – Даже сквозь звуковые помехи Руставели услышал появившиеся в Катином голосе профессиональные нотки доктора Захаровой.

– Еще не знаю. Он потерял сознание – ударился головой. Минут пятнадцать назад, или чуть больше. Я решил пока не двигать его с места.

– Правильно. Сделаешь это только в случае крайней необходимости.

– Понял. Наверное, и с тем, чтобы раздевать его на предмет поиска переломов, спешить пока не стоит. Может, у вас там и Гавана, а у нас здесь – почти Чукотка.

– Руставели, – вклинился в разговор Толмасов, – дайте мне ваши точные координаты.

Немало потрудившись над тем, чтобы считать показания с перевернутого вверх ногами гирокомпаса, биолог ответил:

– Расстояние от корабля 112, 7 километра, азимут 63 градуса.

На некоторое время в наушниках воцарилось молчание; Руставели живо представил себе, как Толмасов проводит линию по карте.

– Близ Каньона Йотун, – сказал наконец полковник.

– Да, Сергей Константинович. Выходит, что мы с Брюсовым сейчас ближе к американцам, чем к вам. Нас разделяет единственное крошечное препятствие – этот чертов овражек.

– Не время шутить, Шота Михайлович.