— Ценю твое благородство! Другие не ценят, а я ценю. Поговорим тогда о живых.

Гроздь винограда в вазе поблескивала аметистовым блеском. Лампа слепила глаза. Камилл жадно пил воду и никак не мог напиться.

— О ком из живых?

Мягкая липкая рука легла на плечо. Камилл передернулся. Ему хотелось домой. Матушка наверняка приготовила пунийскую кашу на ужин.

И в чаше на столе виноград. Вернувшись в Рим, он как будто вернулся в детство. Любил, когда его гладили по голове, любил, когда хвалили. Смотрел только наивные сентиментальные фильмы. Ни в цирк не ходил, ни на игры.

— Расскажи, как ты жил в плену? — попросил Макрин. — Ты знаешь, я же писатель. Я могу написать о вас библион, прославить подвиг доблестных преторианцев.

Камилл поморщился:

— Не надо нас прославлять.

— И все же, как вы жили? Где?

— Жили в крепости на оазисе. Одна комната на всех. Кормили плохо. Я был ранен, рана зажила.

— На губе рана? — невинно осведомился Макрин. — Я так боюсь боли. И боли, и крови. В обморок падаю, лишь вижу кровь. А ты… о, ты все вытерпел… такая боль… Лицо! — Макрин тронул пальцем губу. — Ах, да будет здорово то, что я трогаю.

— Нет, рана была на ноге. А на губе след от приклада.

— Тебя ударили? — вопросы следовали как бы сами собой. Как и ответы.

— Я дрался. — Камилл приосанился. — Дрался с псами Малека. Макрин нахмурился.

— Мне тяжело говорить об этом, но дело в том, мой друг, что я по тайному поручению императора расследую поведение преторианцев в плену. Это неофициальное расследование, — голос Макрина сделался трагичен. — У нас есть сведения, что некоторые из вас вели себя недостойно.

— Таких не было! — запальчиво крикнул Камилл. — Ни одного. Ведь все мы были добровольцами. Когда мы отправлялись в Нисибис, Элий предложил вернуться всем желающим. Но ни один не вернулся.

— Настоящие римляне!

— Именно!

— Принести нашему доблестному гвардейцу вина! Столетнего фалерна! — воскликнул Макрин. — Но ты уверен, что ни один не струсил? — спросил вкрадчиво.

Камилл спешно схватил бутылку, потом взял себя в руки, сдержался, помедлил мгновение, сам наполнил чашу, медленно поднес к губам и сделал один долгий глоток. Отставил чашу. Он так собой гордился сейчас.

— Ни один, — выдохнул он облегченно. — Клянусь Юпитером Всеблагим и Величайшим.

— Преторианцы призваны были защищать Цезаря, — напомнил Макрин. — Всегда и везде. Камилл сморщился, прикрыл глаза рукою.

— Да, клялись. Везде. В том-то и дело, что везде не получилось. Что было делать? Цезарь мог отказаться… Но тогда бы убили тех пятерых. И остальных тоже. А что мы могли? У них — винтовки, у нас — ничего. Меня избили до полусмерти. — Камилл замотал головой из стороны в сторону. — Мне до сих пор по ночам снится, как он сгибается под «ярмом», я пытаюсь помешать, но не могу двинуть ни рукой, ни ногой. Но какая тут вина, если у них винтовки, а мы безоружны?

Макрин сделал знак, и Камиллу вновь наполнили чашу вином.

— Какой ужас! Как вы позволили, чтобы над Цезарем провели столь позорный обряд! — голос Макрина дрожал от негодования.

— Позволили? — переспросил Камилл. — Если бы могли это предотвратить, мы бы умерли все. Но мы ничего не могли сделать. Охранников было столько же, сколько нас. Все с винтовками. С мечами. А у нас голые руки. Мы все были истощены, слабы после ранений.