Бенит лично наполнил бокалы вином.

— И как вам жилось у Малека?

— Хуже, чем на Лазурном берегу. Бенит ненатурально расхохотался, потом состроил хитрую рожу, подался вперед и, подмигнув, спросил:

— Били?

— Малековы люди? О нет, наоборот, берегли. Ведь мы стоили много. По их подсчетам — миллионы. Римляне ценятся, в отличие от прочих. И этот мерзавец знал денежкам счет.

— За что же его убили?

— Малек прикончил несколько человек, когда нас брали в плен. Все мы были раненые, кое-кто вообще ни рукой, ни ногой двинуть не мог. А этот мерзавец приказал убить людей, что дали нам приют. Такое не прощают. С Малеком обещали посчитаться и посчитались.

— Неужто никого не били? Элия, к примеру. Ведь он упрям. Он такой… Неужто ни разу никто не ударил плетью?

Неофрону почудилось, что с губ Бенита капает слюна. И в самом деле Бенит плотоядно улыбался. Лицо его сейчас было куда хитрее, чем физиономия мраморного Веспасиана в нише.

— Цезарь был ранен. Тяжело. Едва выжил. Нелепо было его еще и бить. — Голос Неофрона звучал почти натурально. Но почему-то литератор опустил взгляд.

— Я слышал о Малеке другое. Но он подох. Туда ему и дорога. Выпьем за твой побег, Неофрон. Надеюсь, ты не сделался поклонником Элия?

— Поклонником? Я пытался его кое-чему научить. Но случай безнадежный.

— Ну что ж, выпьем. За бога Аполлона и его девять Муз.

— За десятую тоже стоит выпить. Ведь по моему библиону собираются ставить кино. — Неофрон рассмеялся. Радовался, что разговор так легко ушел от неприятной темы. И Бенит приметил эту радость.

— Прекрасно! Выпьем еще и за десятую. «Надо бы надавить на него, но парень мне нужен. Пусть пишет свои библионы. Они стоят целого года пропаганды, — подумал Бенит. — Придется поискать кого-нибудь другого, чтобы расколоть».

«Другого» нашел Макрин. Другим оказался Камилл. Его оказалось нетрудно заманить в логово исполнителей, ничего не объясняя, лишь намекая на дело чрезвычайной важности. Бенит явился послушать допрос в смежной комнате. Камилл ждал в темном таблине больше часа, пребывая в неизвестности. Он многое себе навоображал за это время. Прислушивался, но ничего не слышал. Вглядывался в темноту до рези в глазах, и перед ним вновь расстилалась пустыня. Камилл не знал, к чему готовиться. И потому нервничал.

Наконец в комнате зажгли свет, и явился Макрин. Он был в черном, как и его исполнители, но статью и повадкой на военного совсем не походил, хотя и копировал с тщанием манеры центуриона. Макрин уселся в кресло. Перед ним на стол исполнитель поставил вино и фрукты в вазе, хрустальный кувшин с водой. Вода… Камиллу хотелось пить. Вообще после перехода по пустыне вода имела для него сакральный смысл. Едва он видел эту живительную влагу в прозрачном сосуде, как невыносимая жажда охватывала все его существо. Камилл судорожно сглотнул и огляделся. Стены из темного камня. Крошечные оконца, забранные частой решеткой, — обстановка явно не добавляла оптимизма.

— Пить, — прошептал Камилл и облизнул потрескавшиеся губы.

— О, пожалуйста, друг мой, о чем разговор! — Макрин слащаво улыбнулся и наполнил бокал. — Мы же с тобой друзья! — Камилл не помнил, когда они успели подружиться. Но промолчал. Плен научил его держать язык за зубами. — Я восхищен твоим мужеством и мужеством твоих друзей. Вы же герои! Почему Рим не оказывает вам подобающие почести?! Я спрашиваю — почему?

— Какие мы герои, — вздохнул Камилл. — Мы проиграли и попали в плен.

— А кто виноват во всем? Руфин!

— Не будем ничего говорить о Руфине.