Но вот обедня отошла;

         Гудят, ревут колокола;

         Вот слышно пенье – из дверей

         Мелькает длинный ряд свечей;

         Вослед игумену-отцу

         Монахи сходят по крыльцу

         И прямо в трапезу идут:

         Там грозный суд, последний суд

         Произнесет отец святой

         Над бедной грешной головой!

         Безмолвна трапеза была.

         К стене налево два стола

         И пышных кресел полукруг,

         Изделье иноческих рук,

         Блистали тканью парчевой;

         В большие окна свет дневной,

         Врываясь белой полосой,

         Дробяся в искры по стеклу,

         Играл на каменном полу.

         Резьбою мелкою стена

         Была искусно убрана,

         И на двери в кружках златых

         Блистали образа святых.

         Тяжелый, низкий потолок

         Расписывал как знал, как мог

         Усердный инок… жалкий труд!

         Отнявший множество минут

         У бога, дум святых и дел:

         Искусства горестный удел!..

         На мягких креслах пред столом

         Сидел в бездействии немом

         Боярин Орша. Иногда

         Усы седые, борода,

         С игривым встретившись лучом,

         Вдруг отливали серебром,

         И часто кудри старика

         От дуновенья ветерка

         Приподнималися слегка.

         Движеньем пасмурных очей

         Нередко он искал дверей,

         И в нетерпении порой

         Он по столу стучал рукой.

         В конце противном залы той

         Один, в цепях, к нему спиной,

         Покрыт одеждою раба

         Стоял Арсений у столба.

         Но в молодом лице его

         Вы не нашли б ни одного

         Из чувств, которых смутный рой

         Кружится, вьется над душой

         В час расставания с землей.