Он шел, склонясь на посох свой,

         И крест держал перед собой;

         И крест осыпан был кругом

         Алмазами и жемчугом.

         И трость игумена была

         Слоновой кости, так бела,

         Что лишь с седой его брадой

         Могла равняться белизной.

         Перекрестясь, он важно сел

         И пленника подвесть велел,

         И одного из чернецов

         Позвал по имени: – суров

         И холоден был вид лица

         Того святого чернеца.

         Потом игумен, наклонясь,

         Сказал боярину смеясь

         Два слова на ухо. В ответ

         На сей вопрос или совет

         Кивнул боярин головой…

         И вот слепец махнул рукой!

         И понял данный знак монах,

         Укор готовый на устах

         Словами книжными убрал

         И так преступнику вещал:

         «Безумный, бренный сын земли!

         Злой дух и страсти привели

         Тебя медовою тропой

         К границе жизни сей земной.

         Грешил ты много, но из всех

         Грехов страшней последний грех.

         Простить не может суд земной,

         Но в небе есть судья иной:

         Он милосерд – ему теперь

         При нас дела свои поверь!»

Арсений

         Ты слушать исповедь мою

         Сюда пришел! – благодарю.

         Не понимаю, что была

         У вас за мысль? – мои дела

         И без меня ты должен знать,

         А душу можно ль рассказать?

         И если б мог я эту грудь

         Перед тобою развернуть,

         Ты верно не прочел бы в ней,

         Что я бессовестный злодей!

         Пусть монастырский ваш закон

         Рукою бога утвержден,

         Но в этом сердце есть другой

         Ему не менее святой:

         Он оправдал меня – один

         Он сердца полный властелин!

         Когда б сквозь бедный мой наряд

         Не проникал до сердца яд,

         Тогда я был бы виноват.