|
— Это и есть забава... Это и есть игра. — Но должна же жизнь продолжаться? — смущенно пробормотал Дэллоу. — А зачем? — спросил Малыш. — Чего ты меня спрашиваешь, — ответил Дэллоу, — тебе лучше знать. Ты ведь католик? А вы верите... — Credo in unum Satanam [верую только в Сатану (лат.)], — произнес Малыш. — Меня латыни не обучали. Я знаю только... — Выкладывай, — подхватил Малыш, — давай потолкуем. Вероучение Дэллоу. — Мир в порядке, если ты слишком далеко не заглядываешь. — И все? — Тебе пора уже быть в мэрии. Слышишь, часы бьют. Два... — Надтреснутый звон колоколов прекратился, пробило два. Лицо Малыша опять стало жалким, он положил руку на плечо Дэллоу. — Ты хороший парень, Дэллоу. И так много знаешь. Скажи-ка мне... — Рука его упала, он посмотрел мимо Дэллоу вдоль улицы. И проговорил безнадежно: — Вот и она. Что ей на этой улице надо? — Она тоже не больно торопится, — заметил Дэллоу, наблюдая-за медленно приближающейся тоненькой фигуркой. На таком расстоянии она выглядела даже моложе своих лет. Он добавил: — А все-таки Друитт здорово умно поступил, достав разрешение на брак. — Есть согласие родителей, — хмуро ответил Малыш, — самое главное для тех, кто соблюдает приличия. — Он рассматривал девушку, как будто это незнакомка, с которой у него назначено свидание. — Видишь ли, тут еще в одном деле повезло. Меня не зарегистрировали при рождении. Во всяком случае, не в таком месте, где это можно проверить. Вот мы и добавили пару годков. Родителей нет. Опекуна нет. Старый Друитт наплел целую трогательную историю. Роз прифрантилась по случаю свадьбы: она сняла шляпку, которая не нравилась Малышу; новый плащ, немножко пудры, дешевая губная помада. Она была похожа на маленькую аляповатую статую в какой-то жалкой церквушке — бумажная корона не показалась бы на ней странной, да и раскрашенное сердце тоже; на нее можно было молиться, но нечего было ждать от нее помощи. — Где это ты пропадаешь? — спросил Малыш. — Тебе непонятно, что опаздываешь? Они даже не пожали друг другу руки. Ими овладела страшная скованность. — Извини меня, Пинки. Видишь ли... — она стыдливо выдавила из себя эти слова, как будто призналась, что пошла на переговоры с его врагом, — я ходила в церковь. — Зачем это? — спросил он. — Не знаю, Пинки. Мне стало как-то не по себе. Вот я и надумала пойти исповедаться. Он усмехнулся, глядя на нее. — Исповедаться? Шикарно. — Видишь ли, я хотела... я думала... — Господи Боже, что ты там думала? — Я хотела преисполниться благодати, когда буду выходить за тебя замуж. — Она даже не взглянула в сторону Дэллоу. Религиозный термин прозвучал в ее устах странно и педантично. На грязной улице стояли два католика. Они понимали друг друга. Она произносила слова, обычные и для рая и для ада. — Ну, и что же, исповедалась? — Нет. Я пошла, позвонила в звонок и спросила отца Джеймса. Но вдруг сообразила. Нельзя мне исповедаться. И ушла прочь. — Она прибавила со страхом и вместе с тем с грустью: — Мы ведь совершаем смертный грех. Малыш ответил с горьким и невеселым злорадством: — Нам никогда не придется больше ходить на исповедь, пока мы живы. — Теперь он заслуживал кару пострашнее: школьный циркуль был далеко позади, да и бритва тоже. |
