|
Сейчас у него было такое чувство, будто убийство Хейла и Спайсера обычное дело, детская забава, и он уже далеко от всего этого ребячества. Убийство, только привело его к этому... этому падению. Сознание собственной значительности наполнило его благоговейным трепетом. — Нам, пожалуй, нужно трогаться, — заметил он, почти нежно коснувшись ее локтя. Снова, как уже было однажды, он почувствовал, что нуждается в ней. Друитт приветствовал их оживлением, приличествующим официальному лицу. Казалось, что он произносит все эти свои шутки во время процесса с тайным намерением довести их до слуха судьи. В бесконечном коридоре мэрии, ведущем к смертям и рождениям, стоял запах дезинфекции. Стены были облицованы плитками, как в общественной уборной. Кто-то обронил на пол розу. Друитт продекламировал торопливо и небрежно: — Всюду розы и розы, и ни веточки тиса. Мягкая рука с фальшивой услужливостью взяла Малыша за локоть: — Нет, нет, не сюда. Здесь налоги. Это будет позже. Он повел их вверх по огромной каменной лестнице. — А о чем задумалась маленькая леди? — спросил Друитт. Девушка ему не ответила... В церкви только жениху и невесте разрешается подняться по ступеням святилища, опуститься на колени у решетки алтаря перед священником и святыми дарами. — Родители придут? — спросил Друитт. Она отрицательно покачала головой. — И прекрасно! — воскликнул Друитт. — Тем скорее все кончится. Подпишитесь на этой строчке. Сядьте здесь. Нам ведь нужно дождаться своей очереди. Они сели. В углу к облицованной плитками стене была прислонена швабра. По скользкому полу соседнего коридора скрипели шаги какого-то клерка. Вскоре открылась большая коричневая дверь, и они увидели за ней целый ряд клерков, не поднимавших головы от своих бумаг; в коридор вышли новобрачные. За ними следовала женщина, она взяла швабру. Новобрачный, он был средних лет, сказал «спасибо» и протянул ей шесть пенсов. — Мы еще, пожалуй, успеем на три пятнадцать, — обратился он к новобрачной. Лицо новобрачной выражало робкое удивление, она была смущена, но нельзя было сказать, что разочарована. На ней была коричневая соломенная шляпка, в руках саквояж. Она тоже была уже немолода. Вероятно, в этот момент она думала: «Только-то и всего, после всех этих лет». Они спускались вниз по огромной лестнице, держась несколько поодаль друг от друга, как чужие люди в универсальном магазине. — Наша очередь, — проговорил Друитт, вскакивая. Он повел их через комнату, в которой работали клерки. Никто даже и не взглянул на них. Перья пронзительно скрипели, бегая по бумаге и выводя цифры. В маленькой задней комнате со стенами, выкрашенными, как в больнице, в зеленый цвет, где стоял только стол и у стены три или четыре стула, их ждал регистратор. Роз совсем не такой представляла себе свадьбу; казенная бедность гражданского бракосочетания на миг обескуражила ее. — Здравствуйте, — сказал чиновник, — пусть свидетели присядут... а вы двое... — и пальцем поманил их к столу. Что-то в нем напоминало провинциального актера, слишком уж уверенного в том; что он хорошо играет свою роль — он важно уставился на них сквозь очки в золотой оправе, считая себя кем-то вроде священнослужителя. Сердце Малыша колотилось, его мутило от сознания того, что эта минута все-таки наступила. Взгляд его стал тупым и угрюмым. — Оба вы уж очень молоды, — заметил чиновник. — Мы все уже решили, — ответил Малыш, — вам незачем рассуждать об этом. |
