|
Он сказал: — Спайсер, держись оттуда подальше. Он не обладал воображением. В этом была его сила. Он не умел смотреть глазами других, ощущать их нервами. Только от музыки ему становилось не по себе, сердце начинало дрожать, как струна; нервы теряли свою молодую выносливость, он становился взрослее, и переживания других словно стучались в его душу. — Где остальные ребята? — спросил он. — В баре Сэма, пьют. — А почему ты с ними не пьешь? — Не хочу, Пинки. Вышел подышать свежим воздухом. Этот гром как-то плохо на меня действует. — Когда они прекратят этот проклятый шум, там, в зале? — сказал Малыш. — Ты не пойдешь в бар Сэма? — У меня есть тут дельце, — сказал Малыш. — Все в порядке, правда, Пинки? После вердикта на дознании ведь все в порядке? Никто не задавал никаких вопросов. — Все же я хочу быть уверенным, — ответил Малыш. — Наши больше не пойдут на убийство. — А кто сказал, что нужно кого-то убивать? Вспыхнула молния и осветила его узкий потертый пиджак, хохолок мягких волос на затылке. — У меня здесь свидание, вот и все. Не распускай язык, Спайсер. Ты что, сдрейфил, что ли? — Я не сдрейфил. Ты неправильно меня понял. Пинки. Я просто не хочу больше убийств. Это заключение судьи на дознании поразило нас всех. Что оно значит? Ведь на самом деле мы убили его, Пинки? — Теперь нам нужно действовать осторожно. Вот и все. — Но все-таки, в чем там дело? Я не верю докторам. Все обернулось слишком хорошо для нас. — Нам нужно быть осторожными. — Что это у тебя в кармане, Пинки? — Я не ношу с собой револьвер, — ответил Малыш. — Ты что вообразил? — В городе часы пробили одиннадцать; гром, прокатившийся над Ла-Маншем, заглушил три последних удара. — Ты бы лучше убрался отсюда, — сказал Малыш. — Она уже опаздывает. — У тебя с собой бритва, Пинки. — Зачем мне бритва, если я имею дело с бабой. Если хочешь знать, что это такое, это склянка. — Ты же не пьешь, Пинки. — Ну, этого не стал бы пить никто. — А что это, Пинки? — Серная кислота, — ответил Малыш. — Бабы боятся ее больше ножа. — Он нетерпеливо отвернулся от моря и опять пожаловался: — Ох, эта музыка... — Она стонала у него в голове, сливаясь с ярким электрическим светом; из всех чувств, на которые он был способен, это больше всего походило на грусть, — точно так же, как для него было почти что плотской страстью то неясное и тайное чувственное наслаждение, которое он ощутил, коснувшись пальцами склянки с серной кислотой в тот момент, когда Роз торопливо вышла из концертного зала. — Ну, катись, — сказал он Спайсеру. — Она пришла. — Ох, я опоздала, — проговорила Роз. — Всю дорогу бежала. Я думала, вы подумаете... — Я бы подождал, — сказал Малыш. — Ужасный был вечер сегодня в кафе, — продолжала девушка. — Все шло из рук вон плохо. Я разбила две тарелки. И сливки прокисли. — Все это она выпалила одним духом. — Кто этот ваш приятель? — спросила она, глядя в темноту. — Неважно, — ответил Малыш. — Я почему-то подумала... Как следует не рассмотрела, но... — Неважно, — повторил Малыш. |
