|
— Мне тоже семнадцать, — сказал Малыш, и серые глаза, никогда не бывшие юными, с презрением посмотрели в глаза, только сейчас начавшие кое-что узнавать. Он спросил: — Ты танцуешь? И она смиренно ответила: — Мне мало приходилось танцевать. — Пустяки... — сказал Малыш. — Я не очень-то гожусь для танцев. Он взглянул на медленно движущиеся пары, похожие на животных с двумя спинами; удовольствие, подумал он, они называют это удовольствием; его охватило чувство одиночества, ужасное сознание того, что его никто не понимает. Площадку освободили для последнего отделения ночной программы. Светлое пятно прожектора выхватило кусок пола, певца в смокинге, микрофон на длинном гибком черном стержне. Певец взял его нежно, словно это была женщина, и стал осторожно покачивать из стороны в сторону, лаская его губами, а из громкоговорителей над галереей его хриплый шепот звучал над залом, словно голос диктора, возвещающий о победе, словно официальное сообщение, объявленное после долгой проверки цензурой. — Вот здорово, просто здорово, — сказал Малыш, поддавшись непреодолимому воздействию этого беззастенчивого рева. Музыка мне о любви говорит, Свищет скворец возле нашей тропинки — Он мне о нашей любви говорит. Если такси загудит, Или сова закричит, Поезд метро прогрохочет средь мрака, Иль прожужжит мне пчела-работяга — Все мне о нашей любви говорит. Западный ветер у нашей тропинки, Он говорит, говорит без запинки, Он о любви говорит. И соловей, что ночами поет, И почтальон, что сигнал подает, Электросверла своим скрежетаньем И телефоны звонков дребезжаньем — Все мне о нашей любви говорит. Малыш смотрел на светлое пятно: «музыка», «любовь», «соловей», «почтальон» — слова эти трепетали в его мозгу, как стихи; одной рукой он ласкал склянку с серной кислотой, лежавшую у него в кармане, другой — держал руку Роз. Нечеловеческий голос завывал над галереей, а Малыш сидел молча. На этот раз он сам получил предупреждение — жизнь показывала ему склянку с серной кислотой и предупреждала: «Я испорчу тебе физиономию». Она говорила с ним языком музыки, и когда он уверял ее, что никогда больше не будет ввязываться в такие дела, у музыки наготове был ответ: «Иногда это от нас не зависит. Просто так получается». Сторожевая залает собака Там, возле тропки, на знаю, однако, Пес мне о нашей любви говорит. Толпа, как по команде «смирно», стояла в шесть рядов за столиками (на площадке не хватало мест для такой массы народа). Никто не шелохнулся. Это было как торжественный гимн в день перемирия, когда король снимает свой венок победителя, все обнажают головы, а войска словно каменеют. Такая любовь, такая правда, такая музыка были понятны этим людям. Грэйси Филдс людей смешит, В жертву целится бандит, Но любой всегда и всюду О нашей любви говорит. Музыка гремела под китайскими фонариками, и в розовом пятне прожектора резко выделялся певец, прижавший микрофон к своей крахмальной рубашке. — Ты была влюблена? — спросил Малыш отрывисто и смущенно. — Ну да, конечно, — ответила Роз. |
