Коньки у меня появились лет в восемь, обыкновенные «снегурочки». Привязывать их была морока. Тянешь, тянешь ремешки, прикручиваешь палочкой, а только выйдешь на улицу, и враз разъезжаются. Иногда помогал мне привязывать коньки мой родной дядя Пётр, фронтовик и танкист, уцелевший на войне. А он её прошёл от Сталинграда до Праги, а закончил в Китае. Демобилизовали его только в 1952 году. Он прослужил десять лет срочной службы, принёс с войны пригоршню солдатских медалей и гриву рыжеватых волос до плеч, что было привилегией ветеранов.

С дядей Петей в 1954 году произошла история, о которой следует упомянуть. Он работал на консервзаводе, в цехе варки сгущёнки, так бы и проработал на своей «сладкой» должности всю жизнь, но его жена Варвара отправила его в Омск за покупками. Непьющий и некурящий дядя Петя уехал и пропал. И, что примечательно, никто, ни жена, ни родные сёстры этим не обеспокоились. Прошло два месяца — от дяди Пети ни слуху, ни духу. Наконец, пришло от него письмо, которое всё объяснило. В омском трамвае дядя встретил своего бывшего командира, полковника, танкового комбрига. Того назначили директором целинного совхоза, и он увлёк дядю Петю, бывшего механика-водителя на юг Омской области в деревню Патровку на Иртыше. Дело было весной, дядя Петя сразу сел за рычаги трактора и уже после сева, получив квартиру и подъёмные, вызвал к себе жену. Так он там и остался на всю жизнь. Варвара погибла в 80-х годах, попав рукой в какую-то машину на птичнике. У них было двое детей: Татьяна умерла в году 2006 в Омской области, а Галю жизнь забросила в Ульяновскую область, и она до сих пор живёт в Большом Нагаткине. Вот и вся, в нескольких словах, судьба моего кровного родственника, которого я очень любил не только за доброту, но и из-за того, что в нашем «бабьем царстве» он был единственным мужиком и, наверное, чем-то на меня повлиял.

Другого своего дядю, Леонида Осиповича, тихоокеанского моряка, затем кузбасского забойщика, шахтёра, я знал мало. Он наезжал к нам со своей женой Ульяной и двумя дочками в отпуск вместе с мужем моей младшей тётки Вали — Владимиром, и они с ним очень резво отдыхали — за день выпивали две бутылки водки и ведро пива. Дядя Лёня умер относительно молодым, лет пятидесяти, а Володя — сухой, долгий и жилистый мужик — жив, по-моему, до сих пор, и ничего его не берёт: ни водка, ни одеколон, ни стеклоочиститель. Был у меня ещё один дядя — Иван Осипович, живший в Усть-Шише вместе с бабушкой Катей, но он на меня никакого влияния не оказал. Ещё один мой дядя — Николай — погиб на фронте, как я уже писал, и в честь него и тоже погибшего моего дяди Николая с отцовской стороны меня назвали именем святого чудотворца.

Тетя Валя была очень симпатичной в молодости, но в семейной жизни ей не везло, у неё было два или три мужа, с ними она быстро расходилась, пока к ней не прибился пьющий, но хозяйственный Владимир, который по её словам, тащил в дом всё, что плохо лежит. Тётя Дуся была старшей из маминых сестёр. Это была высокая статная женщина с какой-то своей тёмной историей замужества. Дочь её Женя была большая рукодельница и астматик. Она умерла, не дожив и до пятидесяти лет. Детей у неё не было. Особо следует сказать о тёте Шуре, величественной своей статью женщине, большой гордячке и всезнайке. На кирпичном заводе, где она работала обжигальщицей, её наградили орденом Знак Почёта, и это её окончательно возгордило.

Муж от неё, по-моему, сбежал, оставив ей сына Леонида, моложе меня четырьмя годами. Тётя Шура, как мне кажется, заласкала его в детстве: Лёнька вырос совершенным рохлей, имея способности, не учился, хотя мог бы стать неплохим художником.