|
Если все присутствующие в большей или меньшей степени были его противниками, если в течение двадцати лет он в одиночку осуществлял политику оппозиции, не давая им покоя, то Леонард ван Хамме всегда был просто его личным врагом, и он, Йорис Терлинк, в конце концов отобрал у него кресло бургомистра, которое сам и занял. Теперь он мог без обиняков объявить: - Он ждет в подворотне. В холодной сырой подворотне! За дверями! Шушукаясь с последним приверженцем, которого Терлинк не узнал. Ван Хамме явился в эту комнату. Предстал перед ними. Атмосфера здесь, без сомнения, была такой же, как сейчас: сигары, стаканы с пивом, скупые осторожные слова, сопровождаемые взглядами, старавшимися не выдавать мысли говорящих. - Послушайте, Йорис... - Команс взял почти примирительный тон. - Мне кажется, я понял, что вы имели в виду, говоря о витрине и ценниках. От Терлинка не требовали уточнений, но он их сделал: - Я имел в виду, что, когда человек строит свое положение на щеголянии определенными принципами, необходимо... - Мы поняли. Команс, вероятно, да. Еще бы! Но другие обрадовались этому уточнению. - Ван Хамме, - продолжал Терлинк, - в бытность свою бургомистром отдал под суд сотрудника полиции, присвоившего казенные тетради и перья для своих детей. Этот человек служит сейчас в Де-Панне ночным сторожем при гараже. - Послушайте, Йорис... - Когда Йосефина Эрте забеременела, он... - Разрешите мне продолжать, Терлинк. Вы все такой же: говорите и говорите... Леонард ван Хамме пришел сюда сам. Он честно предложил нам свою отставку. Все настороженно следили за Терлинком, потому что на самом-то деле все зависело от него. Они могли извинить или осудить от имени Большого или Малого собрания, но решал в конечном счете Терлинк. И раз уж он появился сегодня здесь, среди них, значит, он что-то задумал. Теперь они боялись, что их сочтут чересчур снисходительными и завтра же или на днях на заседании городского совета обвинят в потворстве Леонарду ван Хамме. - Мы не приняли его отставки... Все глаза по-прежнему смотрели на Терлинка, который даже не моргнул. - Мы не приняли ее, потому что наш друг Леонард сообщил нам о своем решении. Вы христианин, Терлинк, господь сказал: "И если глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя" <Евангелие от Матф, 18,9>. Сегодня под вечер Леонард отправился на машине к сыну в Брюссель. На стенах старинные панели. Над головами вычурная люстра, цедящая скупой свет. В креслах мужчины в черном, с горящими сигарами, со скрещенными или вытянутыми ногами. Седая борода нотариуса Команса, жестикулирующего маленькой сухонькой рукой. - Леонард ван Хамме не желает отныне иметь ничего общего со своей дочерью. В лице Терлинка не дрогнул ни один мускул. Он медленно повернул голову и поочередно взглянул на каждого. Быть может, когда взгляд бургомистра вновь остановился на розовом кончике его сигары, он вспомнил о ван Хамме на сквозняке в подворотне. - Что он намерен предпринять? - сухо спросил он. - Как только она станет транспортабельна, он отправит ее в одну из клиник Остенде. В любом случае она имеет право на наследство своей матери, что позволит ей жить самой и воспитывать ребенка. - В общем, Леонард ждет внизу вашего последнего слова? Они не осмелились сказать "да". |
