– Я могла бы предложить провезти ее по городу именно в таком виде, – протянула Дайана монотонно. – Так сказать, в воспитательных целях. Но последнее слово в этом вопросе принадлежит вам, сир. Неужели вам неинтересно, на что она способна, если держать нож у его горла? Если вам так уж важна ее девственность, так у нее ведь и рот есть.

– Мне всегда было интересно, на что способна ты, – промолвил Олойхор, не обращая внимания на заявление брата, что, дескать, его горлу ничего не сделается.

Дайана притворно потупилась.

– Вы всегда можете меня испытать.

– Ладно, все! – оборвал ее Олойхор. – Берите ее и поехали. Не сидеть же тут до ночи.

– С этим – что? – в первый раз раскрыл рот Циклоп Бийик, подбородком – руки заняты! – указывая на Кима и лучше других ощушая, как непроизвольно напряглись его мышцы.

– Да что хочешь! Все равно ничего серьезного ты ему сделать не сможешь.

Изуродованное лицо Циклопа выразило вежливое недоумение. Всю жизнь то, что он делал, имело самые серьезные последствия, неудач на этом поприще он не знал.

И в ту же секунду он резко задрал правый локоть Кима к самому основанию черепа.

Левый Киму удалось спасти только потому, что от боли он развернулся таким судорожным рывком, что Циклоп не мог ни предугадать его, ни тем более предотвратить, и угодил левым плечом в стену, которая не позволила стронуть кость из сустава. Зато он сполна поплатился правым. Циклоп выпустил его и, не давая очухаться, ударом ноги свалил на пол. Начальник королевской стражи знал все человеческие болевые точки и не стеснялся использовать их самым унизительным образом. Боль вспыхнула таким ярким ослепительным шаром, что испуганный возглас Имоджин и ее рывок из сдерживающих рук лишь скользнули по краешку сознания.

– А ну‑ка еще разик, – произнес совсем рядом злорадный голос Олойхора. – Потому что на нее это, похоже, действует.

«Разик» Циклопа Бийика вышиб из Кима дух и заставил лишиться сознания. Поэтому даже в распахнутую дверь он не увидел понурых лошадей – придурок, ты потащил сюда лошадей! – стоявших, широко расставив все четыре ноги, как это делают больные и ослабевшие животные.

Боль же и привела Кима в чувство. Быстрее, чем самые заботливые хлопоты. Чистым усилием воли собирая себя со струганого пола, он таки уперся взглядом в широко раскрытую дверь. Отметил про себя, что потихоньку собирается вечер.

Плечо.. «Это всего лишь боль, – ехидно сказал он сам себе. – Попробуй на себе». Уже привычно стиснув зубы, он ощупал левой рукой распухший сустав – не впервой вправлять кости, правда, не себе. В детстве редкий год обходился без вывихнутой конечности. Приготовился, что будет больнее, сжал и отрывисто дернул, вызвав в мозгу еще одну ослепительную вспышку, и вновь обнаружил себя стоящим на коленях, с лбом, упертым в бревенчатую стену. Перевел дух и снова, пошатываясь, вышел на крыльцо. Распухший сустав, бывший до того обжигающе горячим и тяжелым, словно мешок муки, теперь как будто гладили прохладные пальцы. Боль утекала, как вода, и он уже снова мог шевелить рукой. Лес честно исполнял свою часть договора. Киммель верил в легенду свято, хотя до сих пор ему не выпадало случая проверить ее на своей шкуре.

Но это значило, что договор действует и в другую сторону. Они ушли в лес, и они при лошадях. Голодный лес ни за что не упустит такую массу годной к потреблению жизненной силы. Лес сконцентрирует на группе Олойхора все помыслы… если можно назвать помыслами нити чувств, пронизывающих его весь, как целое, состоящее из бесчисленного множества частей.