Всею своею массой лес колыхнулся в разочарованном вздохе, когда человек перехватил запястье жгутом и затянул его щепкой. Цветы папоротника еще некоторое время мерцали ему в спину, когда, пошатываясь и тяжко опираясь на палку, человек уходил прочь.

6. Сама она тоже кое‑что может

На проезжую дорогу выбрались уже в совершенных потьмах, измученные, растерзанные, чуть ли не полупереваренные. Пешком. Олойхор погонял немилосердно, на него огрызались, не забывая прибавлять протокольное «сир». Шнырь и Карна, тащившиеся позади, тихонько, но вслух жаловались в пространство – или в спину Олойхору – на усталость и сбитые ноги. В пространство, а не друг дружке, потому что Карна никогда не снисходила до прямого обращения к шуту, а он бы и вовсе себе этого не позволил по причине робости натуры. Шнырь боялся, что над ним станут смеяться, готов был, кажется, на все, чтобы этого не случилось, а коли уж происходило, то втягивал голову в плечи в тщетной попытке уйти в несуществующий панцирь. Впрочем, сейчас для жалости Имоджин был слегка неподходящий момент. Ясное дело, Олойхоровы женщины сроду не били ног пехом, пяточки у них были розовые, гладкие, какими Имоджин похвастать не могла. И сейчас это было явным преимуществом.

Ее по‑прежнему вели меж Циклопом Бийиком и самим Олойхором, не отпускавшим руки с ее волос. Помышлять о побеге не приходилось. Чем бы ей ни грозила эта безумная и бессмысленная выходка обойденного выбором принца, сейчас разумнее всего было его держаться. Потому что – Лес. Нехотя, он все же расступался перед принцем. Имоджин ни разу до сих пор не видела Циклопа в столь ужасающем состоянии. Он едва передвигал ноги, спотыкаясь, и изредка рычал сквозь стиснутые зубы. Дайана шла впереди, запрокинув голову к небу и нащупывая дорогу ногами. Ее шатало. Менее других, как в приступе просветления заметила Имоджин, пострадал Шнырь. Самый маленький и слабый. Доведись схватиться, Имоджин управилась бы с ним, как с ребенком. Циклоп же, напротив, был среди них самым крутым. Можно было задуматься также, почему первыми пали лошади.

Ни малейших признаков страха Имоджин не испытывала. Она знала Олойхора практически на протяжении всей своей жизни. Его недостатки она могла бы перечислить по пальцам, ни на секунду не запнувшись. Все эти несусветные угрозы, все эти глупые гадости, которые он изрыгал вслух, казались ей всего лишь свидетельствами его расстройства и гнева. Как же так, он – и обойден?! Циклопа – а он как раз внушал ей суеверный ужас – Олойхор держал на поводке. Женщины без дозволения принца не пикнут. К тому же Олойхору крепко достанется от короля, когда Клаус узнает о его безобразной выходке, а скрывать ее долго (и выходку, и саму Имоджин) принц не сможет. Достаточно оклематься Киму! А это произойдет быстро, если в его байках о лесе есть хоть толика правды. Головы он брату не проломит, но в морду красавчик Олойхор получит знатно. Все, что происходило до сих пор, квалифицировалось не более чем как хулиганство, и чувства вызывало соответствующие: досаду и гнев. Не страх, и уж тем более не парализующий ужас, связанные в сознании со словом «преступление». Ей, возможно, и льстило, что братья так из‑за нее схлестнулись, но сама она при том оказалась стороной страдающей. В первую ночь получить вместо Кима, опьяненного ее близостью и оказанной ему честью, ошарашенного, растерянного, милого, – Олойхора, мрачно торжествующего над ее телом с мыслью, что вот так оно и должно быть. Брр! Я те покажу торжество. Впрочем, в ближайшем будущем и того можно было не опасаться: ее девственность служила Олойхору поводом для признания ее брака недействительным. Уж если он не набросился на нее сразу, значит, продержится сколько‑то еще. Сколько времени потребуется Киму?

И все‑таки при мысли о Киме ей за ворот словно спускали кусок льда. Олойхор явно радовался боли, которую по его приказу причинял брату Циклоп Бийик.