|
На том языке это означало – соблюсти достоинство брака. Мне удалось бежать, – продолжила она. – Но что значит свобода для женщины, оказавшейся по ту сторону высокого забора, ограждающего поместья? Сколько бы монет я ни взяла с собой изначально, как бы ни набивала пазуху бусками и каменьями, все это – и гордость благородной дамы в придачу – отняли у меня в первую же неделю. Когда тебя вскармливали тут вишнями и медом, меня брали на вшивой подстилке, а после я стояла голая на рынке рабов, и каждый мог пощупать меня, чтобы убедиться в качестве товара. Почему ты считаешь, что тебе должно быть лучше?
– Ненавистью и завистью ты тоже меня не удивишь. Дайана откинулась в кресле, ее глаза напоминали горящие угли за заслонками приспущенных век. – Зато я единственная могу дать тебе то, чего ты больше всего желаешь. – Твой интерес в том, чтобы занять при Олойхоре место, которое он держит для меня. – Верно. Но Олойхор устроен так, что поверит только самому себе. Когда он в конце концов добьется у тебя своего, то убедится, что вовсе тебя не хотел. Тогда он тебя прибьет. Или выбросит. Но это долгий путь. – Чего ты хочешь? – Твоей смерти. Кроме меня, никто в ней не заинтересован. И вряд ли ты станешь отрицать, что таково же и твое самое сильное желание. Прикрыв глаза, Имоджин покатала эту мысль в совершенно пустой голове. – Хочешь сказать, что могла бы убить меня? Или помочь мне совершить самоубийство? – Ни то, ни другое, к сожалению. Нет, пойми меня правильно, у меня хватило бы решимости сделать как то, так и другое. Ставка достаточно высока. Но он поручил тебя мне, и мне вовсе не улыбается заплатить своей драгоценной жизнью за никчемную твою. Олойхор вспыльчив, и он меня убьет, даже если ты просто тут сдохнешь от болезни или плохого ухода. Разумеется, я не могу принести тебе сюда нож, веревку, яд или даже иголку. Но я дам тебе идею. С моей стороны это, конечно, будет немножечко убийство, с твоей – чуточку самоубийство, а остальное все сделает Олойхор своими руками. Тебе придется согласиться на брак. А на свадебном турнире в твою честь всякий имеет право вызвать всякого на бой до смерти. Ты его вызовешь. И все. У тебя даже меч в руках будет. Ему придется тебя убить. – С чего ты взяла, что я соглашусь на это, а не побегу к твоему господину продавать тебя, предательницу и суку? – Губы Имоджин связало, словно она лесную жимолость ела. – Возможно, с того, что ты жаждешь соединиться с мертвым. Это ясно при одном лишь взгляде на тебя. Или же ты пожелаешь воспользоваться хоть мелконьким шансом ему отомстить. Высоких причин у тебя найдется предостаточно. Именно потому, что сука здесь я, не ты. К тому же, если ты меня продашь, едва ли дело у тебя выгорит. Ну, не будет меня, ты‑то останешься в прежнем положении. – А если он догадается о твоем участии? – Этим я рискну. Впрочем, когда он будет стоять с дымящимся мечом над твоим бездыханным телом, ему потребуется утешение. А потом… это мое дело. Имоджин уставилась в стену все тем же отсутствующим взглядом, который, казалось, мог ее если не пробуравить, то уронить, и который приводил Олойхора в исступление. Дайана, опершись о подлокотники, неожиданно сильным движением выбросила себя из кресла и склонилась над ней. – Эй! Я не подумала. Ты, может, беременна? Когда ты должна поклоняться Луне? Тяжелый мутный взгляд уставился на нее. – Хочешь сказать, это что‑то изменило бы… лично для тебя? – Ради того, чтобы сохранить ребенка, ты можешь отказаться. В голосе ее Имоджин расслышала неприкрытый страх. Да, если она откажется, если примет условия Олойхора и продаст ее – ради ребенка! – Дайана умрет раньше. |
