Отодвинув стул от стола, Фицрой уставился в окно на спящий город. Где‑то там, спрятавшись в темноте, затаился охотник – ослепленный, обезумевший, движимый голодом и жаждой крови. Генри поклялся остановить его, но не представлял, с чего начать. Как определить место будущего убийства жертвы, выбранной наугад?

Еще раз вздохнув, он поднялся со стула. За последние двадцать четыре часа новых жертв не было. Возможно, проблема разрешилась сама собой. Он схватил пальто и выбежал из квартиры.

«Утренние газеты уже в продаже, схвачу одну и... – Ожидая лифт, Фицрой посмотрел на часы. Десять минут седьмого. Он не думал, что уже так поздно. – И, надеюсь, успею вернуться, не поджарившись». Солнце должно было взойти в 6:30, если он правильно помнил. Времени осталось немного, но он обязан был узнать, не произошло ли очередное убийство. Не усугубился ли груз абсолютно необъяснимой вины за то, что он не нашел и не остановил ребенка.

Автомат с общенациональной газетой стоял совсем рядом с домом. Заголовок касался речи премьер‑министра, произнесенной им только что на Филиппинах по поводу взаимоотношений между севером и югом.

– Готов побиться об заклад, что сам он продлит поездку по Юго‑Восточной Азии по крайней мере до середины мая, – сказал Генри, поплотнее заворачиваясь в кожаное пальто, когда порыв холодного ветра, налетевшего из‑за угла, вышиб из его глаз слезы.

Ближайший автомат с бульварным изданием находился на другой стороне улицы, через квартал. Искать другие газеты не было особой необходимости – Генри целиком доверял заголовкам желтой прессы. Он подождал у светофора, пока вдоль Блуар‑стрит, начиная утренний час пик, бежал почти сплошной поток движущейся стали. Переходя улицу, он шарил по карманам в поисках мелочи.

«Лифс продули вчистую».

Гибель надежд, связанных с переигровкой, не та гибель, которой так страшился Генри. С чувством глубокого облегчения, только слегка подпорченного досадой – «Лифс» все‑таки находились в самом низу таблицы НХЛ, – он сунул газету под мышку, повернулся и только тогда понял, что солнце вот‑вот выползет из‑за горизонта.

Фицрой почувствовал, как оно подрагивает на его краю, и ему понадобились собрать в кулак всю свою волю, чтобы не запаниковать.

Сначала лифт, потом светофор, газетные заголовки – на все ушло гораздо больше времени, чем он рассчитывал. Теперь уже не важно, как он допустил такой промах, хотя до этого четыреста пятьдесят лет благополучно скрывался от солнца. Он ощущал солнечный жар краем своего сознания; не важно, что светило еще не взошло – это только пока, восход и последующий за ним ожог не заставят себя ждать, он ощущал угрозу, чувствовал, как близко находится от смерти.

На светофоре опять горел красный свет, этакое маленькое насмешливое солнышко в ящике. Громкий стук сердца отсчитывал последние секунды, и Генри бросился на проезжую часть. Заскрежетали тормоза, крыло вильнувшего фургона слегка задело его бок. Фицрой, не обращая внимания на внезапную боль и проклятия шофера, оперся ладонью о капот какой‑то машины‑букашки, перепрыгнул через нее и нырнул в узкий просвет, едва протиснувшись между автомобилями.

Небо стало серым, затем окрасилось розовым и, наконец, золотым.

Генри с топотом несся по тротуару, прижимаясь к домам, чтобы оставаться в тени. Он понимал, что огонь за его спиной пожирает эту тень, облизывая каблуки его кожаных туфель. Ужас в его душе боролся с летаргией, окутывавшей всех его соплеменников при свете дня, и ужас победил. Фицрой добежал до темной стеклянной двери своего дома, обогнав солнце на несколько секунд.

Оно коснулось только кисти его руки, недостаточно проворно отдернутой в безопасную тень.