Бигги прикидывается непонимающей.

– Что? – восклицает она.

– Ваша фамилия в списке, – повторяет менеджер. – Ваш чек здесь недействителен. Освободите, пожалуйста, тележку…

– Это почему же он недействителен? – возмущается Бигги.

– Хватит. Вы задерживаете очередь!

Но теперь очередь не против того, чтобы ее задержали; кажется, назревает скандал. Не исключено, что расплывшаяся домохозяйка и ее муж чувствуют себя в некотором роде отмщенными. Наверняка эта квашня думает, что хотя ее зад и свисает почти до самых пяток, зато с ее чеком все в порядке.

– Пожалуйста, освободите тележку, миссис Трампер, – настаивает менеджер. – Мы всегда готовы обслужить вас здесь за наличные…

– Ну, тогда обналичьте мой чек, – отвечает Бигги, которая никогда не смиряется с поражением сразу.

– Ну вот, вы только посмотрите, леди, – говорит менеджер, ободренный; он чувствует, что очередь на его стороне. Кольм рассыпает хлопья по полу. – У вас есть наличные, чтобы заплатить за хлопья? – спрашивает он у Бигги.

– Это вы сами посмотрите… с моим чеком все в порядке…

Но менеджер проталкивается к ней и принимается освобождать тележку. Когда он отделяет «Чиериоус» от Кольма, ребенок начинает реветь, и Бигги – она на добрых два дюйма выше менеджера – хватает раскомандовавшегося сукиного сына за рубашку с короткими рукавами из быстросохнущей материи и едва не выдирает вьющиеся волоски из его груди. Бигги толкает мужчину к кассе, выхватывает Кольма из тележки и усаживает верхом на изгиб своего замечательного, сильного бедра; свободной рукой она забирает «Чиериоус» обратно.

– Последний раз я что‑то покупаю в этой дыре – говорит она и выдергивает свою чековую книжку у кассирши.

– А теперь убирайтесь отсюда, – шипит менеджер. Однако он адресует эти слова Кольму, а не Бигги, которая говорит:

– Отойди с дороги… – что менеджер и пытается сделать, прижимаясь к кассовой стойке, пока Бигги протискивается мимо, задевая его своим крутым бедром. Не так‑то просто найти человека, который мог бы разминуться с Бигги в этих узких проходах.

Она несет себя с завидным достоинством через шипящие автоматические двери – угрожающе дрожащие и караулящие пронос пакета «Чиериоус», пока она шагает сквозь них к автомобильной стоянке. Если она о чем‑то и думает, так это лишь об одном: «Если бы я была на своих старых лыжах, я бы выполнила в этом проходе сногсшибательный вираж. С острыми углами. И на крутом повороте срезала бы этому ублюдку его омерзительные соски сквозь его быстросохнущую рубашку».

Но она ограничивается лишь тем, что выдает Богусу свое мнение об источнике их финансовых неприятностей: «Твой отец – долбаный хрен…»

…и мне не остается ничего другого, как согласиться с этим, когда мы возвращаемся домой с перемазанным хлопьями Кольмом. Из холла можно видеть, как свет в нашей спальне тускнеет, потом он мигает и гаснет. Кажется, Бигги не замечает, что свет потух лишь в спальне, а остальные лампы продолжают гореть.

– Они отключили нас! – вскрикивает она. – О господи, Богус, как ты думаешь, они не подождут до утра?

– Наверно, это просто лампочка, Биг, – говорю я ей. – Или проклятая пробка. – И на свой неуклюжий манер пытаюсь обнять ее, чтобы успокоить, но в этот момент она замечает, какое безобразие устроил бедный Кольм из хлопьев. Она отталкивает меня, и я иду исследовать темный подвал в одиночку.

Вниз по сырым каменным ступеням, напоминая себе не забыть открыть ловушку, чтобы бедная мышь не оказалась гильотинированной.