– Вовсе не скучно, – возразил Плаксин.

– Сказка тоже скучная, – предупредил Рене, – но если никто не против…

– Хватит ломаться, папи, рассказывайте, – поторопил Мора.

И Рене начал рассказ – медленно, с расстановкой, читая как актёр:

– Это притча из репертуара дервишей-каландаров. Один человек, афганец, был женат на женщине много себя моложе. Однажды, когда он возвратился домой прежде обычного, старый слуга сказал ему:

«Ваша жена и моя госпожа ведёт себя подозрительно. Сейчас она в своей комнате, там у неё огромный сундук, который достаточно велик, чтобы вместить в себя человека».

«В нём хранятся разве что старые тряпки…»

«Я думаю, сейчас в нём есть и что-то ещё. Она не позволила мне поднять крышку и заглянуть в сундук».

Наш афганец вошёл в комнату жены и застал её обеспокоенной, сидящей в задумчивости перед закрытым огромным сундуком.

«Не покажешь ли ты мне, что в этом сундуке?» – спросил он.

«Это из-за подозрений слуги или потому, что вы мне не верите?»

Рене изображал диалог без комических ужимок, совсем не имитируя голосом женскую писклявость, но отчего-то понятно было, за кого он в данный момент говорит.

«Не проще ли взять и просто открыть сундук, не думая о том, чем это вызвано?»

«Это невозможно».

«Он заперт?»

«Да».

«Где ключ?»

Она показала ключ и сказала:

«Прогоните слугу, и вы получите ключ».

Муж приказал слуге выйти, и жена отдала ему ключ. И сама вышла из комнаты, оставив супруга наедине с сундуком.

Он долго смотрел на закрытый сундук и размышлял. Потом призвал четырёх садовников и велел унести сундук и закопать в отдалённой части сада. Той же ночью сундук был погребён, его зарыли, не открывая. И с тех пор об этом – ни слова.

Рене с улыбкой склонил голову, показывая, что рассказ его окончен. Плаксин хлопнул в ладоши.

– Браво! Да, мы, мужчины, негодные Пандоры… Эту сказку ваши предки привезли с собою из Палестины, из крестовых походов? Каландары – они ведь откуда-то из тех мест?

– Из Палестины мои предки привезли трактат о ядах, – с усмешкой ответил Рене, – и всё. Эту притчу мне поведал нынешний дюк Курляндский. Тогда он, правда, не был герцогом, всего лишь барон фон Вартенберг. Брат мой умер, и я пришёл к барону, чтобы тот отпустил меня на месяц от двора, для похорон. Я был несколько не в себе от горя и наговорил ему того, о чём лучше бы стоило промолчать, и барон успокаивал меня именно этой дервишской притчей – поверьте, тогда она пришлась очень к месту. Особенно её окончание…

Плаксин не ответил, но понимающе покивал. Мора догадывался, о чём говорит Рене, но не желал ни встревать, ни связываться – эта часть жизни Рене, с его братом и с его герцогом, была для Моры как раскрытая гнойная рана, и не хотелось лишний раз совать в неё палец.

Аделаиса же зачарованно смотрела на профиль Рене, на то, как шевелятся его губы, на то, как изящные его пальцы играют тростью и подрагивают в такт произнесённым словам.

«Вот сколько ей по её словам – восемьдесят? – попытался припомнить Мора. – А ведь дура дурой. Зверь… А я, чем я лучше? Когда выбирал я между Рене и Матрёной – сам-то кого выбрал?»

И Мора решил – уже в который раз – что после Вены выберет наконец правильно, любимую женщину, а не истеричного деда, который и видеть-то его не видит, смотрит сквозь него, через его голову – бог знает на что.

Они въехали в Вену на рассвете.